Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 4. Лица во тьме. Очертя сердце. Недоразумение.

21 августа

Мы были так счастливы! А теперь что-то сломалось. Я, вероятно, преувеличиваю. Не сломалось, нет. Но мы перестали полностью быть прозрачными друг для друга. Жильберта уж совсем не та, что прежде. Это глупо! Тем более глупо, что я ничего не могу сделать, чтобы заставить ее позабыть об этом недоразумении. Любые слова, любые объяснения только усугубят это положение. Я бы хотел объяснить Жильберте, что в любви должно быть место дружбе, доверию, она не должна каменеть в своем требовании к абсолютному единению. К несчастью, между нами стоит и работает против нас та комедия, которую мы оба играли на вилле. Нам невозможно говорить совершенно откровенно. Внешне наша жизнь все так же восхитительна. Вчера мы купили подержанную машину, чтобы не ездить на шумных, битком набитых пригородных поездах. Мы сразу же опробовали ее на автостраде. Жильберта водит хорошо. Мне же следует быть осторожнее. Я уже давно потерял навык.

— При этой машине мы могли бы поселиться где-нибудь подальше, — заметила она.

— Тебе не нравится наша квартира?

— Нравится, конечно. Но на Юге у меня появились свои привычки, и мне теперь трудно переносить присутствие соседей.

— Когда начнутся репетиции, мне придется каждый день ездить в Париж. Ты не слушаешь меня, Жильберта…

Она не сводила глаз с зеркальца заднего вида.

— Я слежу за этим «пежо», — сказала она. — Эти люди никак не решаются нас обогнать.

Машина обогнала нас, и Жильберта с непонятной враждебностью посмотрела на водителя.

— Какой у тебя недобрый вид, — заметил я.

— У меня? — Она тут же улыбнулась. — Продолжай. Ты говорил о репетициях.

Я не стал настаивать. Я чувствовал, что ее мысли чем-то заняты. На нашем счастье появилась еще одна еле заметная морщинка. Отныне я веду им счет.

23 августа

Сегодня утром между нами произошла маленькая ссора. Я играл этюд Вьетана, очень трудный и не слишком изящный, но весьма полезный для развития техники.

— А о соседях ты не думаешь? — бросила мне Жильберта. Замечание само по себе вполне безобидно, но тон возмутил меня, потому что в нем слышался упрек, даже нечто большее, чем упрек, какая-то горячность, которую я не могу объяснить. К тому же я еще не созрел, чтобы воспринимать не моргнув глазом эту супружескую бесцеремонность, граничащую с бестактностью. Я слишком долго был холостяком.

— А мне наплевать на соседей.

Ответ прозвучал сухо и раздраженно, и я тотчас же пожалел об этом. Я не знал, кем именно был Поль де Баер, но, если хоть часть того, что рассказал мне Франк, соответствует действительности, он, должно быть, время от времени говорил этим резким, не допускающим возражений тоном. Я попытался загладить свою резкость:

— Я слишком громко играю?

— Жак, — ответила она, — не сердись. Я просто не хочу, чтобы ты привлекал к себе внимание.

— Если дела пойдут так, как я надеюсь, через полгода, ты сама понимаешь, всем уже все будет известно. Тебе это неприятно?

— Милый мой дурачок?

Ничего больше не произошло. Но я все время возвращаюсь к этой короткой стычке, потому что у меня от нее остался неприятный осадок. На вилле Жильберта старалась не аккомпанировать мне на рояле. Я сразу почувствовал, что она боится моих критических замечаний, страшиться показаться заурядной музыкантшей. А сейчас я пытаюсь облечь в кровь и плоть свои смутные и, возможно, ошибочные ощущения. Однако мне кажется, что Жильберте не очень нравится, когда я играю. Почему? Она слишком много перестрадала из-за странных привычек своего мужа и боится вновь оказаться жертвой человека, одержимого навязчивой идеей. А может быть, не отдавая себе в этом отчета, она ревнует меня? Или же я выдумываю причины конфликта, которого просто не существует? Я глуп и мерзок, вот и вся правда!

24 августа

Я мог бы написать, что не произошло ничего существенного, если бы не настоятельная потребность сказать, что день сегодня был чудесный. Мы совершили большую прогулку. Я радовался, когда вел машину. Я радовался, когда дышал.

Каждое мгновение, проведенное рядом с Жильбертой, переполняло меня радостью. Эта женщина любит меня так, как не любила ни одна другая, и я стыжусь мыслей, которые иногда приходят мне в голову. У меня есть только одно извинение: человек не отвечает за призраки, рождающиеся в его воображении.

25 августа

Столкнулся с Жильбертой, стоявшей перед почтовыми ящиками в вестибюле. То, что я застал ее врасплох, видимо, ее смутило.