Владимир Першанин - Мы умрем в один день

— Валентин? — спросил Некрасов.

— Он самый. Зря его, значит, Оля искала. Так бедолага на Последнем и остался.

— Ты своим рассказал?

— Нет, что ты! Поэтому и тебя вызвал, вместе прикинуть, как дальше быть.

Люди появились на острове в сорок втором году. Никому не нужный, забытый клочок суши оказался на пути морских конвоев из Англии в Архангельск. Здесь установили тяжелую батарею и соорудили ремонтную базу.

Немцам остров показался тоже удобным для своих целей, и они спешно послали туда несколько эсминцев. После короткого ожесточенного штурма остров был захвачен, и до сорок четвертого года оставался в руках у немцев. Во время нашего наступления в Заполярье Последний был отбит. Пару лет там оставался небольшой гарнизон, потом остров снова опустел.

Маяк на Последнем зажгли в начале семидесятых, когда восстановили одну из забытых морских трасс. Смотрители здесь долго не держались, меняясь едва ли не каждый сезон. Федора Щербину начальство сумело заманить на десятилетний договор, выделив служебный финский дом на окраине города и пообещав отдать через десять лет это ветхое сооружение в полную собственность. Обещали также льготную пенсию для Федора и жены.

Раньше о жилье и предстоящей старости Федор не задумывался. Годами мотались вместе с женой по рыбным промыслам. Дочь жила у матери, там же, в небольшом домишке, проводили отпуска и они. Потом женился младший брат, умерла мать, и Федор оказался вроде как и не у места. Попытался было на несколько скопленных тысяч купить для семьи дом, но цены подскочили так, что денег не хватило и на летнюю дачу.

А тут подвернулось предложение и в перспективе собственный дом за десять бесконечно длинных полугодовых вахт на маяке Последнего.

— Они что-то искали, — Федор поднялся, спрятал мундштук в нагрудный карман, — ну ладно, пойдем обедать.

— Может, оружие? — Некрасов кивнул в сторону расплющенной, вмятой в камень орудийной башни. Отдельно лежал тяжелый, покрытый ржавчиной ствол.

— Может быть. Весь остров железяками напичкан. Хотя после войны почти все собрали, но подземных нор и казематов хватает. Вот в них вся эта троица почти месяц лазила. Копались, камни растаскивали.

— Что за человек Валентин?

— Не знаю, Юра. Парень вроде неплохой был, веселый. Раньше работал где-то на приисках.

Обедали впятером. Жена Федора наливала борщ в большие эмалированные миски. Семилетний внук Слава разглядывал Некрасова и болтал ногами.

— Ты, мать, шевелись, — сказал Федор, — а то водка прокиснет.

Позже, когда выпили по второй и ели прямо со сковороды жареное мясо, Некрасов встретился взглядом с Ольгой. Молодая женщина шевельнула губами, и Некрасову показалось, что она усмехнулась.

В год, когда Федор Щербина вместе с женой и дочерью впервые попали на остров, Юрий Иванович Некрасов служил ротным в разведбате и имел звание капитана. За спиной оставались военное училище, годы, проведенные в отдаленных гарнизонах, кусок афганской войны и развод с женой. К этому времени ему уже хорошо дали осознать свою будущую бесперспективность. У Некрасова не было связей. Хуже того — он не стремился их приобретать и своей угрюмоватой прямолинейностью не вписывался в давно отработанную систему продвижения по служебной лестнице с оказанием различных услуг начальству и выражением личной преданности.

Перестройка не оправдала ожиданий Некрасова, как и многих других, поверивших обещаниям велеречивого лидера. Красивые слова остались лишь словами. Страна стремительно разваливалась, и в южных республиках становилось не менее жарко, чем в недавнем Афганистане.

Батальон Некрасова полтора года назад стоял под Степанакертом, теряя людей от пуль, гепатита и дезертирства. Здесь он воочию убедился в могуществе мафиозных кланов, разраставшихся как на дрожжах в атмосфере беззакония и продажности всей системы.

Потом батальон вернули в Россию, и Некрасову дали комнату в бывшем общежитии ПТУ. Жена, оглядев узкую, как гроб, комнатушку и загаженный умывальник, уехала к матери, забрав дочь. Бесконечные разъезды, жизнь порознь и без того подточили взаимную терпимость — новое жилье стало последней каплей.

Через несколько недель майор Юрий Некрасов оставил службу.

Потом он не раз жалел о своем решении. Семнадцать лет армии въелись в него слишком крепко, чтобы так быстро отпустить. Но друзья и все хорошее, что было связано с этими годами, оттеснились другими воспоминаниями. О лицемерии тех, кто решал его судьбу, тупом вдалбливании лжи, повсеместном воровстве, к которому он так и не сумел привыкнуть.