Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

Когда голоса наверху смолкли, и хлопнула дверь, Геннадий бросился к лестнице. Колотил кулаками и наручниками по крышке погреба, изо всех сил упирался в нее спиной, надеясь сломать засов. Обессилев, вернулся в тулуп. Отключился.

…Это был самый странный, самый короткий сон в его жизни. Сон длиной в молнию. Геннадий и увидел молнию — вспышку синего цвета, а в ее свете — вдалеке устало бредущего человека. Он шел к нему. Шел навстречу. Геннадию даже почудилось, поверилось, что — на помощь. Но бредущий человек исчез вместе с молнией. «Нежить», — шепнул кто-то невидимый ему на ухо. А через мгновение прогремел гром. И Геннадий проснулся.

…Наяву продолжало грохотать. Да так, что земля вздрагивала. А еще со всех сторон доносилось потрескивание. Геннадий не сразу сообразил, что трещат стены и… автоматные очереди. Это было невероятно, ошеломляюще, сказочно — наверху шел бой!

А потом Геннадий услышал над головой отчетливые слова: «Гена, подъем! Если жить хочешь, вставай!».

Внутри все всколыхнулось от возрожденной надежды. Но совсем ненадолго — дверь погреба распахнулась, сверху свесился включенный фонарь, и в его свете показалась знакомая рожа Щербатого.

— Поднимайся быстрее. Судьба дает тебе шанс, — обратился он к Геннадию. — Мы с тобой в доме вдвоем. Нас кто-то штурмует. Мне одному не отбиться. Только вместе. Погибнем или победим. Если победим — ты свободен.

— Свобода или смерть, — подсказал Геннадий Щербатому нужное словосочетание.

— Да. Вылезай. Я дам тебе ствол, скажу, что надо делать. Ну что, по рукам?

— Ага. По рукам. Только сперва наручники сними.

Вскарабкавшись по лестнице, Геннадий оказался нос к носу с врагом. Щербатый больше не был похож на издевательски самоуверенного наглеца, который сутки назад рассказывал, как трахал Полину. У верзилы подрагивали губы, а лицо было красным и потным. Геннадий чувствовал, как быстро ему передается нервное возбуждение врага. Он старался не глядеть тому в глаза, чтобы не выдать ненароком своей никуда не девшейся ненависти. Щербатый отомкнул ключом наручники. Геннадий расправил руки. Он ощутил во всем теле прилив сил, тепла и еще большей ненависти.

Стрельба за окном тем временем стихла.

— Не нравится мне эта тишина. Слушай внимательно, — принялся враг инструктировать Геннадия. — Я буду в той комнате, а ты в этой. Твоя задача прятаться вот тут, в самом темном углу, и держать на прицеле окно. Если в нем кто появится, сразу стреляй. Светает уже, значит, у нас преимущество.

За окном раздалось какое-то шипение. Щербатый прислушался. Потянуло дымом.

— Крышу подожгли, — сообщил он, мрачнея на глазах. — Ничего, прорвемся. Держи волыну. Только помни, в обойме восемь патронов всего.

Враг протянул ему пистолет. Но отдал не сразу. Будто прочитав мысли Геннадия, заговорил о Полине.

— Ты это… не думай… Я не трогал твою жену. И никто не трогал. Я все выдумал, чтобы сделать тебе побольнее. Разозлился, когда ты чуть не сбежал.

— Ага, — кивнул Геннадий. — С предохранителя как снять?

— Уже снято.

Геннадий, недолго думая, направил ствол в окно и нажал на курок. Руку дернуло. Но пуля попала-таки в оконный проем.

— Чего зря палишь! Береги патроны, козел! — заорал на него Щербатый.

— Ага, — снова кивнул Геннадий и, не говоря больше ни слова, выстрелил Щербатому в грудь.

Лицо врага исказилось болью и каким-то детским наивным удивлением. Потом — злостью. Потом — смертью. Он даже не дернулся. Просто повалился набок, как большой мешок.

Геннадий подобрал выроненный Щербатым фонарь и пошел с ним к входной двери…

…Рогачевы копали под вспышки молний, озарявших ночной горизонт. Но дождя все еще не было. Твердая сухая земля крошилась под ударами лопат на мелкие куски. Они не знали точно, где искать, — отец в свое время лишь показал рукой примерное место на пригорке за старой высокой сосной. Да и было это давно. Поэтому для верности братья очертили круг диаметром метров в двадцать. Внутри него и копали. Все больше потея и ожесточаясь, они срыли уже макушку пригорка. Серега разделся по пояс, он уже натер на ладонях мозоли, но неистово продолжал копать. Он злился в душе на брата, подбившего его на эту работу, на себя — за то, что поддался его уговорам, на предков, закопавших свой клад так глубоко, на Луку, из-за исчезновения которого ему пришлось сегодня нажраться, и на Анну Бланк, не поехавшую с ним в Островскую.

«А если никакого клада нет и никогда не было? — пришла вдруг в голову дикая мысль. — Или был, но его давно выкопали? Что тогда? А тогда беда: нельзя будет передать своему сыну или внуку эту семейную легенду, укрепляющую на протяжении веков весь их род. Цепь оборвется, между прошлым и будущим нарушится связь!..».