Рогнеда Волконская - Пианист из Риги

Они свернули в боковую аллею. Мартовой взял Зиргуса за локоть.

— Как на друга надеюсь, тем более, что это и в твоих интересах. Скажу прямо: ты должен убрать одного опасного человека. Понимаешь, этот деревенский мухомор, врачишка, копается в прошлом... Надергал кое-какие данные. Сейчас потянул за нашу нитку.

— Темнишь, старина... Паникуешь, нервы рассобачились! — Зиргус смотрел на Мартового, лихорадочно соображая.

— Нужно действовать немедленно, и я прошу тебя...

— Ты с ума сошел! Чтобы я?.. Нет, уж уволь меня от этого дела. А сам почему ты не можешь?

— У меня должно быть алиби — в этом вся штука. Через день-другой будет поздно. И ты загудишь со мной, как пить дать!

— Ты наследил, да? А я должен за тебя отдуваться? Уволь, уволь! — повторял Зиргус, поеживаясь не то от холода, не то от волнения. — При чем здесь я? Ну, при чем? Я тебя с сорок первого не видел. Какие у меня с тобой дела? Давай так: ты меня не знаешь, я — тебя.

Зиргус стоял моложавый, упитанный, элегантный. Его чуть выпуклые глаза спокойно смотрели на Мартового.

Тот выдержал этот взгляд.

— Это твое последнее слово? — Мартовой впился глазами в Зиргуса.

— Последнее. Я сейчас улетаю домой. Во всем этом не вижу никакой связи с собой. — Он вдруг помрачнел: — Связался я тогда с тобой!

— А, жалеешь! Спохватился! Это из-за тебя, гад, я пресмыкаюсь в вечном страхе на дне вонючей ямы. Ты меня затащил туда! Ты! А мизинца моего не стоил, лавочник проклятый! Теперь я тебя потяну за собой. Слышишь? — шипел Мартовой, комкая в руках перчатки.

Зиргус как-то зловеще оглянулся.

— Знаю, знаю твою мысль! — вдруг успокоился Мартовой. — Убрать бы компаньона, да?.. Не получится: по дороге сюда я бросил в ящик письмо на свое имя... там твой адрес и твоя фамилия. Твои повадочки я знаю... Ты лучше слушай, что надо сделать. Ведь плевое дело... Это не танец на балке.

Зиргус оцепенело молчал.

— Дай огоньку, — наконец попросил он, доставая «Беломор».

Мартовой щелкнул зажигалкой. Он видел, что достиг своей цели, — Зиргус сдался.

Он рассказал, кто такой Лунин и как его найти, показал фотокарточку, которую взял дома тайком. «Еще хватятся, пока я тут».

— Всё, убери, — наконец сказал Зиргус, и по его тону Мартовой понял, что можно закругляться. Он легонько толкнул Зиргуса в плечо и дружелюбно улыбнулся, не скрывая чувства облегчения:

— Выручай, Айнар. Время дорого. Как это у Пушкина: «Часы летят, а грозный счет меж тем невидимо растет». Управишься — дашь знать телеграммой до востребования на Харьков-3. Мол, диссертацию защитил или что другое в утвердительном смысле. Понял?

— Сделаю, — тихо оказал Зиргус.

— Я в свою очередь потом сообщу тебе, какая будет ситуация.

«Если человек утонул, то не все ли равно ему, сколько воды у него над головой — метр или десять?» — от этой мысли пропотевший зеленый немецкий мундир меньше давил плечи. В зондеркоманде, где служил Ставинский, его окружал сброд, подонки; в сущности, это была унизительная жизнь, и чувство разочарования усиливалось под отрезвляющими ударами Советской Армии, которая на поверку оказалась сильной.

Шло время... Все реже раздавались тосты в честь победы немецкого оружия, и отдельные удачно проведенные операции уже исчислялись единицами... Перед Ставинским встал жгучий вопрос: что делать? Его командиры, которые всегда были плохими советчиками, сами старались замести следы своих злодеяний и уйти от возмездия.

В конце сорок четвертого года Ставинский попал в немецкий армейский корпус, который находился недалеко от границы Югославии, где пылало пламя партизанской войны. Сюда он был переведен из зондеркоманды, отступившей на территорию Польши.

На строительство оборонительных сооружений пригнали советских военнопленных, взятых в недавних боях. И вот один из военнопленных бежал. В погоню выделили отделение, которое возглавил Ставинский.

Солдаты рассыпались по лесу, Ставинский шел в паре с австрийцем, уроженцем этих мест. Тот хорошо знал окрестности, и они далеко опередили всех. Ставинский еле-еле поспевал за австрийцем. Лай собак слышался уже где-то в отдалении, когда они наткнулись на беглеца в зарослях сухого папоротника. Бледный, с взъерошенными, мокрыми от пота волосами, он согнутыми пальцами судорожно царапал землю.

Глаза австрийца загорелись.

— Штей ауф! — закричал он, бросившись к беглецу, и потряс автоматом.

И тут случилось непредвиденное. Ставинский размахнулся и ударил австрийца прикладом по голове.