Олег Рой - Запасной козырь

— Тише, Алена! — ласково сказала она, когда девушка попыталась вырваться. — Тише, девочка! Посуду будем бить в следующей серии. Если не передумаем. Значит, мобильник и платье… Вся трагедия из-за такой, уж поверьте мне, чепухи? Господи, а я-то напугалась! Думала, что-нибудь по-настоящему ужасное стряслось. Ну… например, Мартышкин с балкона свалился. Нет, я вижу, он на месте, но вот это действительно была бы беда. А платье и телефон… — не разжимая объятий, Екатерина Борисовна повлекла девушку вглубь квартиры, бросив сконфуженной дочери: — Что замерла, болтушка? К отцу на кухню — живо! По его стонам я слышу, что он затеял салат с кальмарами, так что требуется сторонний контроль. Представляете, девочки, мне приходится ревновать мужа к кальмарам! Я, должно быть, одна такая на весь мир.

— Мы тебя, мамуль, занесем в Книгу рекордов Гиннесса! — засмеялась Наташа.

— Занеси лучше белье в прачечную! — парировала Екатерина Борисовна. — Видали мы таких несунов. Точнее, несушек. Гиннесс, Гиннесс! Курица-несушка ты!

На этот раз засмеялась не только Наташа, но следом за ней и Алена.

Екатерина Борисовна привела ее на кухню, когда салат с кальмарами был уже благополучно нарезан и заправлен, а борщ разогрет уже во второй раз.

— Вот так, ребятки! Всем падать в обморок! — она вытолкнула перед собой чуть упирающуюся Алену в серебристо-бронзовом вечернем платье с высоким разрезом спереди. — Мне самой оно всегда казалось слишком вызывающим, а тут в самый раз. С Алениным цветом волос и глаз…

— Йес-с! — завопила Наташа.

— В десятку, — подтвердил Антон Дмитриевич.

— Мр-ряу, — проворчал Мартышкин, уже успевший под шумок стянуть со стола колбасный ломоть.

— Что бы вы ни говорили, а я достаю шампанское, — решительно заявил отец семейства, ныряя в недра холодильника. — Какие красотки вокруг меня! Оранжерея! — завершил он свою реплику уже с темной бутылкой в руке.

— Ната, доставай бокалы и фартук, — скомандовала Екатерина Борисовна.

— Зачем фартук-то? — удивилась дочь.

— Ну не переодеваться же Алене сразу, пусть посидит, привыкнет. Новый костюм требуется, как бы это сказать, обносить немного. Но мы же за столом, всякое может случиться. Поэтому фартук, — повернувшись к дочери, Екатерина Борисовна назидательно подняла палец. — Да, и не гляди такими завидущими глазами, ты в это платье все равно не поместилась бы. Да, кстати, и выпускное твое, насколько я помню, впритык планировалось, да? — обняв дочь, она ласково взъерошила ее пушистые волосы. — Какая отсюда мораль?

— Какая еще мораль? — Наташа притворно надулась.

— С утра ни грамма мучного или сладкого и — на турник, на турник, — засмеялась мать.

— Да ну тебя, мам! Можно подумать, я у тебя слон. Ну, поправилась чуть-чуть, пока экзамены шли, потому что шоколадом мозгу помогала. А сейчас почти что норма уже. Вон даже платье немножко ушивать пришлось.

— Да шучу, шучу, — Екатерина Борисовна, потянувшись, чмокнула дочь в макушку.

Шампанское охладилось недостаточно, и пробку Антон Дмитриевич не удержал. С глухим «бум» она отрикошетила от потолка и улетела в прихожую. Мартышкин кинулся за ней с таким энтузиазмом, что, не вписавшись в поворот, покатился кувырком.

— Это не кот, а пикирующий бомбардировщик какой-то! — Екатерина Борисовна перевела дыхание. — До инфаркта когда-нибудь меня доведет своими полетами. Сердце обрывается, как представлю, что он расшибется.

— За здоровье кота будет второй тост, — Антон Дмитриевич наполнил бокалы. — А первый, как это у нас, лихих гусар положено, за прекрасных дам. Ох, девочки, такие вы у меня все красивые — прямо голова, на вас глядючи, кружится!

Алена опустила глаза, но вместо игры пузырьков в золотистой глубине бокала увидела вдруг переполненные окурками ржавые консервные банки на застилающей стол засаленной газете. Сдвинутый в угол старенький, еще советский транзистор бормочет что-то невнятное, отец тычет непослушными пальцами в колесико настройки, поднимает глаза… остановившиеся, точно стеклянные. Пытается улыбнуться, но непослушные губы изображают только жутковатую кривую гримасу, в углу рта надувается пузырь, растет, расползается медленной, тягучей, отвратительной струйкой… Почему?! Почему «они» совсем другие? Да люди ли «они»? За что ей это?!

Прикрыв глаза, она поднесла к губам бокал. Свежий сладковатый аромат как будто смыл подступающий морок — страшное видение поблекло, отступило, растаяло…