Андрей Константинов - По счетам [litres]

А деревня Поречье для меня – особый случай. В апреле 42-го именно здесь я впервые принял участие в настоящей боевой партизанской вылазке. Помимо прочего, мы тогда привели в исполнение смертный приговор в отношении местного старосты – редкостной сволочи по фамилии Корж. А еще тогда же я убил своего первого полицая и сделался невольным свидетелем того, как Михалыч, хотя Лукин и возражал, подарил жизнь женщине, которую Корж угрозами сделал своей сожительницей. И так оно в ту ноябрьскую ночь сложилось, что к деревне я вышел как раз рядом с ее домом. Туда-то и направился. Все равно больше некуда…

Женщину звали Ефросиньей. Когда на мой осторожный стук она открыла дверь (а могла бы, кстати, и не открывать: не те времена, чтобы привечать ночных непрошеных гостей!), я, прямо с порога, натурально ей на руки рухнул. Силы покинули окончательно… Очнулся лишь к вечеру следующего дня. В постели, накрытый кучей одеял. Со смоченными в уксусе повязками на лбу и на запястьях. Мокрый насквозь от пота, но зато – живой… Ефросинья напоила теплым кипятком, сменила повязки, и я вновь провалился в беспамятство… До сих пор теряюсь в догадках – узнала ли она меня? Скорее всего, да, но виду не подала… В доме Ефросиньи я провел четверо суток, пока болезнь не отступила. Причем один из дней пришлось провести в погребе по той причине, что деревню навестили полицаи, устроив тотальный шмон по всем хатам. Не тронули лишь избу Ефросиньи – видимо, на руку сыграло ее былое сожительство с Коржом. И вот когда полицаи убрались, Ефросинья рассказала мне о событиях последних дней. Так я узнал, что три дня назад двое партизан забросали гранатами машину крупного германского чина, уложив заодно пятерых сопровождающих. На их беду, минуту спустя по дороге проезжал грузовик с немецкими солдатами. Завязался бой. Сережа с Михалычем сражались отважно, но слишком уж силы были неравны. Живыми их взять не удалось, поэтому в отместку на следующий день немцы соорудили на базарной площади Поречья виселицу и вздернули уже мертвые тела. А ближе к вечеру в деревню прибыл отряд карателей, которые на следующее утро устроили прочесывание окрестных лесов. Как рассказали Ефросинье полицаи, в ходе этой операции каратели смогли обнаружить стоянку партизанского отряда, но та была пуста – судя по всему, наши оставили ее за несколько часов до появления немцев и болотами ушли на север. Лезть в болота каратели не рискнули, на том акция возмездия и закончилась. Шумно, но бесславно…

На пятые сутки я почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы выступить в дорогу. Понимая, что отряда мне теперь не отыскать, принял решение на удачу идти в направлении линии фронта и, если повезет, наткнуться на каких-нибудь своих. Ефросинья дала мне в дорогу старый тулуп, рукавицы и узелок с вареной картошкой. И я ушел. Что называется, на свет путеводной звезды. И, хотя шансов практически было ноль, в конечном итоге эта самая звезда меня вывела. К нашим регулярным… А вообще, как ни крути, но в тот раз я выжил прежде всего благодаря Хромову. Если бы тогда, в апреле, у него не дрогнула рука, не оставь он в последний момент в живых Ефросинью, не сидел бы я сейчас за этим столом и не гонял бы с вами чаи… Вот уж действительно, нам не дано предугадать, чем наш поступок отзовется… Хотя… Шут его знает… Оглядываясь на всю свою последующую жизнь, порой мнится мне, что, может, лучше бы мне было и в самом деле замерзнуть-окочуриться в тех ноябрьских лесах…

Кудрявцев выслушал этот рассказ молча, ни разу не останавливая, не перебивая.

А по окончании Юркиного монолога, опять-таки молча, поднялся со своего места и скрылся в доме.

– Господи, Юрочка! Это ж сколько тебе испытать пришлось! – утирая красные от стариковских слез глаза, прошамкал Гиль. – А ведь ты тогда еще совсем мальчик был.

– Здесь ты ошибаешься, дед Степан. Каждый мальчик, сумевший выжить в блокадную ленинградскую зиму, по определению – мужчина.

На террасу вернулся Кудрявцев с бутылкой коньяка и тремя стаканами.

– Давайте, мужики, по одной. За настоящих людей. За героев.

Они выпили. Стоя. Не чокаясь.

– Юра, еще раз, как ты сказал, деревня называется?

– Нилово. После войны, после всех этих административных пертурбаций, это теперь не Ленинградская, а Новгородская область.

– Понял… Ну, всё, братцы, спать. Юра, ступай за мной.

– Как прикажете, товарищ генерал. Доброй ночи, дед Степан.

– Спокойной ночи, Юрочка. И… очень тебя прошу – не руби сплеча?! Хорошенько все обдумай, взвесь? Ладно?