Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

Из песни слова не выкинешь: темные очки действительно были первым, что выделяло курсанта Молчанова из общего строя. Они настолько приковывали к себе внимание, что прошло немало времени, прежде чем Безродный понял: этот парень, хоть в очках, хоть без, способен дать фору многим и многим.

На стрельбище, куда Ник-Ник однажды напросился, чтобы потешить беса, расходуя казенный боезапас, равных Молчанову не было: он попадал в любую цель из любого положения так же легко и непринужденно, как если бы, подойдя вплотную, просто тыкал в нее пальцем. Рефлексы у него были отменные, но Молчанов на них не полагался, предпочитая — а главное, успевая — думать даже в самых острых, требующих мгновенного решения ситуациях. Умения и опыта ему тоже было не занимать, и даже сейчас, тренируя будущего чемпиона мира, Ник-Ник точно знал: его нынешний воспитанник, если что, не продержится против Молчанова или человека подобного ему и тридцати секунд — естественно, лишь в том случае, если дело будет происходить не на ярко освещенном ринге в присутствии сотен зрителей, а в темной подворотне и без свидетелей. Марат Дугоев был натаскан на участие в эффектном шоу с элементами насилия, Молчанов — на быстрое, тихое, эффективное убийство с минимальными затратами времени и энергии.

Говоря коротко и по существу, это был профессиональный душегуб экстра-класса, и, увидев его живым по прошествии долгих восьми лет, Ник-Ник испытал немалое удивление: он искренне и не без оснований предполагал, что так долго этот парень при своей работе не протянет.

Конечно, это время не прошло для него даром. Годы оставили на нем свой след, такой заметный, характерный и ярко выраженный, что эпитет «бывший» в отношении капитана Молчанова напрашивался сам собой. Физически он сохранился недурно, но пребывающая в явном беспорядке потрепанная одежда, стиль которой приличествовал скорее дурно воспитанному подростку, чем ветерану спецслужб, небритое, осунувшееся, обрюзгшее лицо и кружка пива на столе в разгар рабочего дня говорили сами за себя. Перед Ник-Ником был моральный калека, никчемный человеческий огрызок, пережеванный и выплюнутый за ненадобностью бездушной машиной своего департамента.

Интуиция подсказывала, что это идеальный вариант — такой, что лучшего Безродный не нашел бы, даже потратив на поиски кучу времени и денег. Рассудок услужливо поддакнул: да-да, вот именно, — и напомнил: не забывай, кстати, что времени у тебя кот наплакал, с деньгами тоже туговато, а этот, помимо всего прочего, много не запросит — разве что немногим больше, чем охранник в супермаркете…

Какая-то часть мозга еще просчитывала возможные варианты развития событий, а рука уже сама собой поднялась в приветственном жесте, и Безродный с радостным изумлением воскликнул:

— Молчанов! Федор! Это ты или не ты?

Сидевший за столом человек в потертой мотоциклетной кожанке устремил на Николая Николаевича слепой взгляд темных блестящих линз, какое-то время смотрел, не узнавая, а потом, словно для прочистки мозгов отхлебнув из стоявшего перед ним бокала с темным пивом, вдруг просиял, шумно поднялся из-за стола и, распахнув объятия, радостно вскричал:

— Какие люди! Глазам не верю! Ник-Ник, это ты?! Сколько лет, сколько зим!

Коротким кивком попрощавшись с предыдущим собеседником, который все еще торчал у него за спиной в коридоре, с насмешливым изумлением разглядывая Молчанова, Николай Николаевич решительно направился к столу. После пахнущих крепким табаком, водочным перегаром и застарелым потом объятий, которыми встретил старого знакомого бывший чекист, Безродный наконец уселся и, подозвав официантку, заказал бутылку водки — этот универсальный и безотказный инструмент привлечения склонных к злоупотреблению спиртным соотечественников на свою сторону.

При этом Ник-Ник четко осознавал, что беззастенчиво пользуется прискорбной слабостью собеседника и что это, мягко говоря, нехорошо. Но на дворе стоял двадцать первый век, и на много верст вокруг шумела Москва — город, в котором понятия «хорошо» и «плохо» не то чтобы поменялись местами, но приобрели иной, не свойственный им ранее смысл. Хорошо только то, что хорошо для тебя лично. Если подвиг и подлость одинаково идут тебе на пользу, разницы между ними нет. Но подвиг чаще всего венчает фанерная звезда на братской могиле и всеобщее забвение, для удобства именуемое вечной памятью, тогда как подлость неизменно приносит солидные дивиденды. При этом историю, как известно, пишут победители, и именно поэтому то, что в девятнадцатом веке послужило бы поводом для вызова на дуэль, в двадцать первом служит примером для подражания.