Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

— Главное, Гриша, всегда оставаться живым и свободным, — озвучил он свое настроение. — Пока человек жив и на свободе, он может все изменить — поражение превратить в победу, нищету — в богатство…

— Живым и свободным, да, — задумчиво повторил Банщиков, поглядывая то вперед, на дорогу, то в боковое зеркало — нет ли погони. Погони не было, по крайней мере пока, и Петр Кузьмич надеялся, что те, кто поджидал их в засаде, не заметили стоящую на верхушке пригорка машину. — Живым и свободным… — еще раз повторил Гриша и, резко перейдя от философии к насущным житейским вопросам, осведомился: — Вас куда — в больницу?

Его тон показался Стрельцову каким-то странным. В невинном на первый взгляд вопросе начальника оперативного отдела чудился какой-то подтекст, какой-то второй, скрытый смысл. Логика, которую постоянно превозносил Петр Кузьмич, мигом подсказала ответ на еще не сформулированный вопрос: Гриша Банщиков был хорошим учеником, исполнительным, инициативным работником и, как и его шеф, страшно не любил оставлять за собой хвосты, тщательно — вот именно до последней молекулы — уничтожая следы.

В сложившейся ситуации таким нежелательным следом, увы, являлся сам Петр Кузьмич — тяжело раненный, одурманенный лекарствами, полуживой от потери крови, остающийся в сознании исключительно благодаря железной силе воли и волшебному действию препаратов, недоступных широкой общественности. Его ждала тяжелая, сложная операция под общим наркозом, и как тут было не вспомнить штандартенфюрера СС Штирлица, объяснявшего своей беременной радистке, что все роженицы на свете кричат «мама» на родном языке? С работой Гриши Банщикова в «Скорпионе» было покончено, как и с самим «Скорпионом»; с его, Гриши, точки зрения, Петр Кузьмич тоже был конченый человек — ненужный свидетель, досадная помеха на пути к жизни и свободе.

Вывод не просто напрашивался — он был очевиден. При иных обстоятельствах друг Гриша давно лежал бы в придорожных кустах с пулей в голове, но Петру Кузьмичу был позарез нужен водитель, и это дало начальнику оперативного отдела прекратившего свое существование ЧОПа спасительную отсрочку, которую тот, следует отдать ему должное, использовал с толком. Ведь надо же, дурак, а сообразил, что, пытаясь облизать упавший маслом вниз бутерброд, рискует занозить язык!

— Послушай, Григорий, — деловито заговорил Петр Кузьмич, как бы невзначай опуская руку в карман куртки, где лежал пистолет. — Врачу надо будет дать денег, чтобы помалкивал, и вообще… Вот здесь у меня номер счета…

Банщиков вдруг резко ударил по тормозам. Петра Кузьмича швырнуло вперед, на ветровое стекло, а когда, ударившись головой, он откинулся назад, друг Гриша для верности коротко и сильно ударил его локтем в висок. Потеряв сознание, Стрельцов завалился на дверцу. Первым делом Банщиков вынул у него из кармана пистолет, почти беззлобно помянул хитрую сволочь и, не глуша мотора, вышел из машины. Обойдя ее спереди, он открыл дверь, и бесчувственное тело Стрельцова с шумом выпало оттуда на дорогу.

Оглядевшись по сторонам, прислушавшись и не услышав ничего, кроме шороха срывающихся с ветвей желтых листьев и шелестящего звука работающего на холостых оборотах мотора, Банщиков взял своего шефа и благодетеля за воротник куртки и волоком, оставляя в усеявшей дорогу листве широкую борозду, потащил в придорожные кусты. Шорох задевающих одежду ветвей и треск ломающихся под ногами сучьев продолжались недолго; наступила короткая тишина, потом ударил выстрел. Откуда-то сверху послышалось истеричное карканье напуганной этим неожиданным резким звуком вороны. Вскоре кусты раздвинулись, и на дорогу вышел, на ходу деловито пересчитывая солидную пачку стодолларовых купюр, живой и свободный Григорий Банщиков. Сунув деньги в карман камуфляжного бушлата, он вернулся за руль, хлопнул дверцей и дал газ, мысленно пожелав продолжающей хрипло каркать вороне приятного аппетита.

Вздрогнув, Глеб открыл глаза. В салоне царил разжиженный ночными лампами сумрак, снаружи доносился ровный гул турбин. От закрытого пластиковой шторкой окна слегка сквозило: там, за толстым стеклом, царил вечный ледяной холод верхних слоев атмосферы. «Приснится же такая чертовщина», — украдкой переводя дух, подумал он и натянул повыше сползший на грудь теплый, мягкий плед.

Во сне прямо на него мчался большой черный автомобиль, и заключенная в окружность хромированная трехлучевая звезда на его радиаторе напоминала перекрестие прицела — совсем как в бородатом анекдоте про нового русского, вот только на этот раз смешно почему-то не было — было жутко. «Мерседес» нужно было во что бы то ни стало остановить, и Глеб плавно, как на стрельбище, поднял на уровень глаз пистолет. Но увесистый «стечкин», как это часто случается во сне, вдруг превратился в кривой, скользкий от коричневой гнили сучок, а машина все мчалась прямо на него и все никак не могла домчаться, нагнетая напряжение до самого последнего предела, который может выдержать человеческая психика…