Вячеслав Бондаренко - Ликвидация

— Ты только не стреляй, Сережа, — хрипло выдавил из себя Гоцман. — Он еще много чего рассказать должен…

Из-за угла показались несколько милиционеров. Впереди всех бежал младший сержант Охрятин с автоматом в руках. За нарядом двигалась, пыля, черная эмка полковникаЧусова.

— Звиняйте, если шо не так… ваше высокоблагородие. — Гоцман, кашляя, похлопал по плечу Кречетова, который тщетно дергал руками, пытаясь освободиться. Тяжело поднялся, зажимая рукой бешено колотящееся сердце. Ноги подкашивались, в голове звенело. Кровь, унявшаяся на время, снова хлынула ручьем, заливая глаза.

— Давид, ты как?.. — Полковник Чусов с тревогой взглянул на Гоцмана. — Ранен? Сильно?..

— Ходю… То есть хожу вот, — прохрипел тот. — Мне стоять нельзя… Доктор не велел…

И он, раскачиваясь и спотыкаясь, как пьяный, двинулся мимо недоумевающих и жалостливых взглядов, чувствуя затылком ненавидящий взгляд Академика…

Ялик по-прежнему тихо покачивался у борта суденышка. Поперек банки лежали залитые кровью тела Чекана и Иды. Сквозь пулевые пробоины в днище лодки быстро прибывала вода. Двигатель мотобота приглушенно стучал, за кормой взбивал пышную пену винт.

Из рубки выбрался Штехель. Трое бандитов, которые перешептывались, сгрудившись у борта, замолчали при его появлении.

— Сумочку у этой стервы надо забрать, — проговорил Штехель, озабоченно глядя на сумку, которую сжимала мертвая Ида. — Там у нее драгоценности всякие. Лезь за ней…

— Не, я мертвяков боюсь, — осклабился бандит, к которому он обратился.

— Боится он, — раздраженно передразнил Штехель. — Как из автомата лупить, так нормально, а сумочку забрать, так боится…

Он осторожно перебрался через леер и по трапу спустился в ялик. Стараясь не коснуться трупов, брезгливо высвободил сумочку из скрюченных пальцев женщины. Пена за кормой мотобота забурлила сильнее. Ялик был уже больше чем наполовину наполнен водой, и Чекан с Идой мягко покачивались в ней, словно живые. Их кровь окрашивала морские волны в мутно-красный цвет, и мокрые брюки Штехеля тоже стали бурыми, словно он стоял по колено в крови.

— Эй, эй… — пробурчал он, закидывая ногу на трап. — Осторожнее. Я же плавать не умею.

— Давайте сумочку, — проговорил парень с автоматом, протягивая руку. — А то еще сорветесь.

Штехель забросил сумочку на борт мотобота, вцепился в трап обеими руками.

— Тяните! Тяните, я сказал!..

Сильные руки отцепили трап от борта и сбросили в море…

— Я не умею плавать!.. — беспомощно выкрикнул Штехель, барахтаясь в волнах. — Я не умею… Помогите!..

Мотобот боком отходил от быстро заполняющегося водой ялика. Бандиты с палубы равнодушно смотрели на тонущего Штехеля. Один из них взялся за автомат, но другой удержал его, махнув рукой, и все трое негромко рассмеялись. Штехель глотнул холодной, соленой воды, попытался уцепиться за борт ялика, но его руки коснулись скрюченные, липкие от крови пальцы Иды. Штехель истерически закричал, бессильно шлепая ладонями по волнам…

Через несколько минут на поверхности Черного моря уже не было ничего. Только пузыри, время от времени выскакивавшие на глади воды, обозначали место, где нашли последний приют так любившие друг друга люди — Чекан и Ида…

Мотобот ходко набирал скорость. И вдруг заерзал, словно не зная, куда направиться — из-за мыса, наперерез ему, двигался большой пограничный катер, угрожающе завывая сиреной.

В актовом зале дипломатического специнтерната № 2 воспитанники разучивали новую песню. В заднем ряду, на высокой скамье, стоял аккуратно причесанный Мишка Карась в черном кителечке. Он старательно следил глазами за движениями дирижера и потому не сразу заметил отца, улыбавшегося ему в раскрытом окне первого этажа…

Первым движением Мишки было сорваться с места и кинуться к бате, у которого лоб был вымазан чем-то красным. Но он тут же вспомнил, что главное для будущего дипломата — дисциплина и выдержка. И замер на месте, тем более что, заметив его порыв, дирижер погрозил ему палочкой. Гоцман в окне приложил палец к губам и успокоительно помахал рукой: ты пой, пой, сынок, я подожду…

Тяжело ступая, Давид отошел на несколько шагов и уселся на горячую от солнца землю в тени акации. Непослушное сердце громыхало в груди торжествующий марш, самый последний в его жизни.

Неподалеку затормозил серый «Опель-Адмирал», из него показались Марк, Нора, Якименко, Довжик и Тишак. Гоцману померещилось, что среди приближавшихся к нему лиц мелькнула и лукавая физиономия Васьки Соболя…