Михаил Черненок - При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь

Суглинок у родника густо затоптали ребятишки. Судя по следам, одному из ребят было лет десять, второму меньше. В кустах валялись, будто спрятанные, обломки тележного колеса, а по-за кустами виднелась широкая примятая полоса, словно от поляны по направлению к пасеке лошадь протащила телегу.

Онищенко пустил по следу телеги Барса, и Голубев побежал за ними. Обогнув колок, след вывел на выкошенный широкий луг. Судя по отпечаткам копыт, лошадь тут гнали во весь мах, прямо к старой трактовой дороге, проходящей от пасеки не далее, чем в двухстах метрах.

Поравнявшись с пасекой, подвода, похоже, остановилась. Барс занервничал, круто свернул влево, к пасечной избушке. Не добежав до трупа, над которым склонились следователь Лимакин, судэксперт Медников и криминалист Семенов, Барс совсем уже остановился, поводил носом и через реденький колок вернулся к тележному следу на кошенине. Отмахав вдоль него до старого тракта, покрутил восьмерки и точно так же, как прошлый раз на поляне, прилег, высунув язык. Голубев, пристально рассматривая трактовую дорогу, без подсказки Онищенко понял, что дальше собака ровным счетом ничего не покажет — промчавшийся следом за телегой груженый ЗИЛ широкими своими скатами, словно могучими утюгами, пригладил поросшую травой колею.

Когда Голубев и Онищенко с понурым Барсом вернулись к пасеке, следователь Лимакин уже набрасывал схематический план места происшествия, а эксперт-криминалист Семенов, сосредоточенно морща лоб, «колдовал» над принесенной из колка флягой, снимая с нее отпечатки ладоней и пальцев. Борис Медников, докуривая сигарету, разговаривал с прокурором. Участковый Кротов, старик Хлудневский, оказавшийся в роли свидетеля, бригадир и еще два колхозника, приглашенные Кротовым в качестве понятых, насупленно слушали их.

— Что за туристы там стояли? — кивнув в сторону родника, спросил Голубев.

— Табор цыганский с полмесяца обитался… — густым басом ответил бригадир и, словно сам испугавшись своего голоса, смущенно кашлянул. — Дело такого порядка. Уборочная теперь в самом разгаре. Слесарных работ по горло, а слесарей у меня в бригаде — кот наплакал. Подвернулись эти самые цыгане, предложили свои услуги. Я, конечно, прежде согласовал вопрос с председателем колхоза Игнатом Матвеевичем Бирюковым. Тот дал «добро», ну и, понятно, пристроил я цыган в мехмастерской. Работу нарядами оформлял, оплата — в конце каждой недели. Так договорились. Работали любо-дорого. Сегодня спозаранку, как всегда, в мастерской появились, а когда удочки смотали — ума не приложу…

Голубев будто удивился:

— Что, и деньги, заработанные за последнюю неделю, не получили?

— Деньги они получали в соседней деревне, в Березовке. От Серебровки до нее два километра, правление колхоза там, — бригадир посмотрел на старика Хлудневского. — Когда дед Лукьян мне сообщил об убийстве, я как-то сразу на цыган подумал. Позвонил из конторы в мехмастерскую — там их ни души нет. Тут же давай звонить в правление колхоза, чтобы расчет не выдавали, а мне говорят, что цыгане там даже не появлялись сегодня. Видимо, в райцентр укатили.

В разговор вмешался участковый Кротов:

— Товарищ Голубев, в ваше отсутствие по распоряжению прокурора я из служебной машины связался по рации с дежурным райотдела и попросил, чтобы организовали задержание табора, поскольку на него подозрение падает.

— Правильно сделали, Михаил Федорович.

Прокурор, глядя на труп пасечника, сказал:

— Семенов предполагает, из допотопной берданки в упор выстрелили.

Голубев подошел к трупу. Посмотрев на глубоко разрезанное горло, спросил Медникова:

— Кажется, бритвой, а?..

— Это уже мертвому разрезали.

— Мертвому?! Зачем?

Медников, тщательно заплевав окурок, усмехнулся:

— Тебе, Слава, как инспектору уголовного розыска, самому на этот вопрос ответить надо, а ты врача спрашиваешь.

— Со временем отвечу, Боря.

Голубев, потянув за козырек, надвинул фуражку чуть не на самые глаза и подошел к распахнутой настежь двери пасечной избушки. Заглянув в нее, осмотрел помещение. У единственного оконца стоял самодельный стол с перекрещенными ножками из грубо отесанных горбылей. На нем — крупно нарезанные ломти хлеба, черный от копоти чайник, две деревянные ложки, захватанный пальцами граненый стакан и сплюснутая поверху алюминиевая кружка. За столом, в углу, была втиснута узкая кровать с перевернутой постелью. Возле нее — опрокинутая табуретка и новенькие женские босоножки. Правее, сразу у двери, приземистая печь, на которой возвышалась прикрытая темной крышкой кастрюля. От печки до стены выстроились пустые водочные бутылки. Некрашеный щелястый пол был чисто выскоблен, но у стола валялись окурки, обгоревшие спички. Здесь же лежала консервная банка, видимо служившая пепельницей, и случайно сброшенная со стола. На подоконнике краснела распечатанная пачка «Примы».