Александр Щелоков - Крысы в городе

— Слушай, Напалков, я такую же хочу. — Рыжов произнес фразу с интонациями знаменитой Зинки из песенки Высоцкого о клоунах.

— Ничего проще, -отозвался Напалков, — тысячу баксов на стол, и все дела.

— Ладно, с шумогенератором погодим, — Рыжов с подчеркнутой скорбью вздохнул. — Не станем мелочиться. Увидел — хорошо. А что это?

— Скремблер.

— Не ругайся, Напалков. Говори интеллигентно.

— Аппарат защиты телефонных переговоров. Можно встать на уши, но при его включении в сеть подслушать, о чем беседуют абоненты, крайне трудно.

— Выходит, все же можно?

— Да, если в момент разговора точно определить, какая задействована кодовая комбинация из тринадцати тысяч возможных.

— Все, Напалков, хватит с меня. Теперь объясни, что это?

— Все-то вам охота знать, Иван Васильевич. А надо ли? Как говорят, многие знания — много печали.

— И все же?

— Так, пустяк. Если включить прибор в телефонную сеть, он определит, не висят ли посторонние уши на вашем проводе. Сигнализирует, если подслушивание начнется во время разговора.

Рыжов пригладил волосы на затылке.

— Виктор Сергеевич, а вам не кажется, что сюда надо пригласить сотрудника службы государственной безопасности? Не дом, а шпионское гнездо.

— Как вам угодно, господа, — первая растерянность Гуляева прошла, и он впал в безразличие, которое следует за сильным испугом. — Приглашайте кого угодно. Надевайте на меня наручники.

Рыжов прошел в спальню, походил по ней. Остановился возле широкой деревянной кровати, застеленной рыжим покрывалом с длинным ворсом. На журнальном столике у изголовья кровати стояла настольная лампа с розовым шелковым абажуром. Под лампой, в золоченой оправе, — портрет женщины.

Рыжов взял рамочку в руки. С фотографии с надменным прищуром на него смотрела Лайонелла Калиновская — красивая, холодная, властная…

С рамочкой в руке Рыжов подошел к Гуляеву.

— Кто это?

— Какая вам разница? — ответ прозвучал раздраженно и дерзко. — Почему я должен представлять вам своих знакомых? Если я виновен, то за все отвечу сам.

— Вполне возможно, что эта дама ваша соучастница.

— Нет! Она ни в чем не замешана! Она светлая и святая! — Голос Гуляева дрогнул. — Мученица…

— Мученица — определение эмоциональное, Виктор Сергеевич. Все мы по-своему мученики. Меня интересует другое…

Гуляев прикрыл глаза ладонью, словно собирался скрыть слезы.

— Может, не будемтрогать ее?

Осененный внезапной догадкой, Рыжов спросил:

— Вы ее любите?

Гуляев отвел руки от лица, взглянул на Рыжова скорбными глазами.

— Это плохо?

— Наоборот.

— Тогда скажу: мы оба любим друг друга…

— Тем более придется ее допросить.

— Ради Бога! Она ни в чем не замешана! Ни в чем! Виноват только я. И сделаю чистосердечное признание…

В белизне знойного неба над станицей Камышевской стояло жаркое солнце. По пыльному асфальту вдоль порядка частных домов, отгороженных от проезжей части рядами чахлых деревьев, в сторону местного кладбища двигалась похоронная процессия. В кузове серой «газели» с откинутыми бортами стоял гроб, обитый дешевым голубым ситцем. Сзади машины шли два милиционера с автоматами. За ними оркестр — три трубача, кларнетист и барабанщик с большим барабаном. Музыка играла нечто унылое, а уханье барабана разносилось над станицей глухими взрывами, пугая голубей и ворон.

За оркестром двигалась небольшая процессия — человек семь-восемь. Из областного центра проводить в последний путь погибшего на посту милиционера Денисова прибыл заместитель начальника отдела борьбы с организованной преступностью майор Карпухин. Его из Придонска своим приказом выгнал сюда начальник Управления внутренних дел полковник Кольцов. Майор шел рядом с матерью и старшим братом погибшего с видом не столько скорбным, сколько раздраженным. И на это у него имелись веские причины. Если похороны затянутся, то он мог опоздать на свидание с новой любовницей, которая ждала его в городе. О встрече — первой и желанной — они договорились еще вчера вечером, а выехать в Камышевскую полковник приказал только утром. Предупредить подругу о крутом изменении обстоятельств Карпухин не сумел и теперь клял в душе все: и службу, и убийц, и право начальников посылать подчиненных куда угодно. Терять очередную новую подругу ему совсем не хотелось: хороша баба, ой, хороша!

В последнем ряду шел Катрич. На похороны рвался и Жора Лекарев, но Артем не разрешил ему ехать в Камышевскую.