Сергей Зверев - Большая стрелка

© Рясной И., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Этот звук Никита Гурьянов никогда не спутает ни с каким другим. Подобная «музыка» сопровождала его многие годы. Били из «калашей» – минимум с двух стволов. И патронов не жалели.

Он нажал на тормоз, поймав себя на том, что рука тянется к автомату, а тело готово прийти в движение. Вот только автомата под рукой не было. И сидел Гурьянов не в БТР, а в потрепанной черной «Волге».

Сердце сдавило от недобрых предчувствий. Полковник Гурьянов немного сбросил скорость, а потом нажал на акселератор, и машина устремилась вперед.

«Волга», влетев колесом на тротуар и едва не задев урну, свернула во двор, окаймленный высотными кирпичными домами. В сознании Гурьянова билась одна мысль: «Господи, пожалей, только не это…» Но внутри уже засела заноза – предчувствие обрушившейся беды.

Когда «Волга» со скрежетом затормозила у изрешеченного пулями «Сааба» изумрудного цвета, киллеров и след простыл.

Гурьянов бросился к вывалившемуся из салона водителю. Тот скреб по асфальту окровавленными пальцами.

– Как же так, Костя?.. Как же так?.. – выдавил Гурьянов, нагибаясь над водителем и кладя его голову себе на колено.

Глаза раненого стекленели. Он попытался что-то сказать, но из простреленного легкого вырвался только хрип. На губах выступила кровавая пена.

– Ники… – все-таки выдавил он едва слышно. Из последних сил добавил: – Вика… У нее…

Он замолчал. Теперь уже бесповоротно. И мир вокруг Никиты покрылся льдом, холод от которого продрал до самого сердца. А сердце ныло тупой болью…

Гурьянов аккуратно опустил голову убитого на асфальт, подошел к задней дверце «Сааба».

Пули «калаша» без труда дырявят борта машины. И их смертельные укусы настигают беззащитных, открытых и желанных для них жертв.

– Лена… – Гурьянов судорожно вздохнул.

Жена Кости Лена и его дочь Оксана тоже были здесь. На каждую пришлось не меньше пяти пуль.

Гурьянов сжал кулак, ударил по капоту «Сааба», оставив на нем вмятину, и прислонился лбом к крыше автомобиля. Он ничего не мог поделать – из его глаз покатились слезы.

Когда взвыла сирена и во двор лихо завернул милицейский «Форд» с надписью «патруль города», полковник полностью взял себя в руки.

– Вы кем приходитесь потерпевшим? Сосед? – деловито осведомился старший лейтенант милиции.

– Брат, – сказал Гурьянов.

«У меня был брат», – подумал он. И это слово «был» подвело жирную черту, отделило его от близких людей. Теперь их нет на этой Земле. Они всего лишь были…

Художник обмакнул перо во флакон с красной тушью и сделал несколько завершающих штрихов на ватманском листе. И цокнул языком, с удовольствием оценивая свое творение.

Пожалуй, больше всего в жизни он любил этот сладостный момент, когда на бумаге проступает образ, который неясной тенью до того был закован в таинственных пространствах сознания и просился на свободу.

– Отлично, – похвалил себя Художник. – Кое-что можем.

Любимая его тема – вервольф. Лицо с точеными правильными чертами, в котором начинают проступать черты зверя. Вот сейчас зубы обнажатся, станут острыми как бритвы. Изменятся глаза, и то, что раньше глубоко дремало в них – настороженность и хищность зверя, – станет их сущностью. Покроет кожу жесткая шерсть. И уже волк готов к броску…

За последние годы он создал целую галерею яростных оборотней. Человек-волк. Волк-человек. Как ни крути – в последние годы в жизни Художника все крутилось в этой круговерти. Он любил волков…

У него было какое-то непонятное, томное, ностальгическое настроение. Лицо волка навеяло образы прошлого. В сознании возникло лицо Бузы, казавшегося тогда, много лет назад, воплощением всего зла этого мира. И вспомнился соленый вкус крови во рту – своей крови…

Было Художнику тогда четырнадцать лет. Он привычно прогуливал три последних урока и рисовал на берегу Гавриловского пруда старинную церквушку. Шпанята из третьей школы тоже убежали с уроков.

– О, бумагомарака, – завопил один из них, низкорослый, тщедушный и шустрый, подскакивая к Художнику и тыкая грязным пальцем в чистый лист, на котором только начинала обретать контуры церковь.

Художник оттолкнул грязную лапу. Но тут подоспели остальные. Шесть пацанов находились в таком веселом расположении духа, когда кажется забавным кого-то унизить.