Владимир Колычев - Прости, прощай

На электронном табло высветилось двенадцать часов пятьдесят девять минут, когда тишину в кабинете нарушила соловьиная трель. Ипполит Гарварт нажал на клавишу дистанционного пульта, и на экране телевизора высветилась картинка с камеры наружного наблюдения. К нему пожаловал посетитель – пожилая женщина с высокой прической, мода на которую прошла еще лет двадцать назад. Высокий морщинистый лоб, массивные очки с цепочкой на шее, двойной подбородок с кручеными волосками на нем, расплывшаяся фигура, на которую, как чехол на машину, был натянут закрытый сарафан из темно-серой плотной материи на толстых бретелях. Шиньон на голове держался с помощью открытой заколки с блестящими камушками, на ушах массивные золотые сережки ей под стать, но с более крупными камнями. Возможно, это циркон и фионит, а может, настоящий брильянт. Профессор Гарварт разбирался в драгоценностях и мог отличить настоящие бриллианты от искусственных, но только с очень близкого расстояния. Именно это он и намеревался сделать, нажимая на кнопку, которая привела в действие механизм открывания дверей.

Женщина была очень полной, но шла уверенно, прямо, не переваливаясь с бока на бок, как толстая утка. Гордо несла свою отягощенную жирным подбородком голову. Не здороваясь, прошла в кабинет и села на стул за приставным столиком. Ипполит Гарварт глянул на ее заколку и сережки. Ему хватало и расстояния, и освещения, чтобы рассмотреть их.

– Конец девятнадцатого века, авторская работа питерских мастеров.

Он не был уверен в своих выводах, но говорил твердо, как человек, убежденный в своей правоте.

– Что, простите? – недоуменно глянула на него женщина.

– Заколка и сережки у вас знатные, говорю, старинной работы.

– Ах да... Конец девятнадцатого века, Петербург... Я к вам по делу...

– Всегда рад. Но с часу дня у меня обеденный перерыв. – Ипполит с сожалением показал на часы.

В отличие от других московских контор, его частное бюро начинало работать в девять часов, а не в десять. С девяти до восемнадцати. Поэтому он мог позволить себе перерыв. И совсем неважно, что до тринадцати часов у него совершенно не было работы. Распорядок дня – это свято. И то, что клиент мог отказаться от его услуг, Ипполита вовсе не смущало. Обед есть обед.

– Но у меня дело... – начала было женщина.

– А у меня обед.

Он поднялся со своего места, мягко, но безапелляционно взял ее под руку и обозначил движение в сторону дверей.

– Можете подождать меня в приемной. Или погулять.

– Лучше я обращусь в другое агентство!

Женщина протестующее надула щеки, но Ипполита это не тронуло.

– Ваше право.

Обед его был таким же незатейливым, как и вся его холостяцкая жизнь. Суп из пакетика, сваренный на электрической плите, чай с бутербродами. Покончив с трапезой, он выждал еще четырнадцать минут и открыл дверь в приемную.

Оказалось, что женщина не ушла. Она сидела на мягком стуле в терпеливой позе, сложив руки на коленях. Увидев появившегося в дверях Гарварта, гневно раздула ноздри.

– Прошу!

– Не густо у вас с клиентами, – принимая приглашение, насмешливо заметила она.

Ипполит пропустил колкость мимо ушей.

– Слушаю вас, – опускаясь в кресло, важно сказал он.

– Странный вы человек...

– Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы сказать мне об этом?

Ипполит и сам замечал за собой некоторые странности. Но, как всякий мудрый человек, не придавал им значения.

– Нет. Как личность вы меня совершенно не интересуете... Скажите, а почему вас называют профессором?

– Потому что я профессор.

Ипполита ничуть не обескураживало то обстоятельство, что у него не было ученых степеней. Шестнадцать лет назад он закончил юридический институт, но никогда не преподавал в нем. И уж точно не имел никакого отношения к знаменитому Гарвардскому университету. Работал юрисконсультом на заводе, звезд с неба не хватал. А профессором он стал благодаря одному своему институтскому другу, который в середине смутных девяностых годов основал академию экстрасенсорных наук. Ипполит принял самое деятельное участие в становлении этого заведения, многому научился сам, кое-чему научил других. Сначала он получил степень магистра, а затем и профессора этой академии. Конечно же, он понимал, что это звание – чистой воды фикция. Но ему нравилось называться профессором. А то, что это звание умножало его уверенность в себе, служило ему безусловным по своей важности оправдательным мотивом.