Наталья Александрова - Змеиный поцелуй

И сильный такой, занимается гимнастикой и плаванием! Так плавает отлично, на соревнованиях в своем возрасте первое место занял!

– Все равно не могу понять, почему ты притащилась в Петербург, встретив бывшую жену отца твоего ребенка. Она-то тут при чем? упрямо сказала Надежда.

– Понимаете… я тогда в «Кедровой пади» увидела у нее на шее кулончик. Такой темно-зеленый камень на золотой цепочке, кажется яшма…

На ней был костюм, очень дорогой, травянистого цвета, с большим вырезом, и кулон сразу бросился мне в глаза. В общем, он был тот самый, от Матильды Васильевны… Она показывала мне его в числе других драгоценностей. Камень не слишком ценный, зеленая яшма, но очень красивая оправа и цепочка старинного плетения…

Он никак не мог быть у нее, потому что Сережа… он знал, что Матильда Васильевна терпеть не могла его жену. Он знал, что она в гробу перевернется, если его жена наденет что-нибудь из ее вещей!

– Так-так, – Надежда испытующе поглядела Лене в глаза, – стало быть, ты поверила, что человек, которого ты любила, мог ограбить собственную тетку, но никак не могла поверить, что он отдал драгоценности своей бывшей жене… Что-то у нас концы с концами не сходятся…

– Не знаю! – рыдающим голосом вскрикнула Лена. – Ничего я не знаю! Он мог поехать за мной, мог написать или позвонить! Он этого не сделал, я была ему не нужна…

– Он же не знал про ребенка, – напомнила Надежда, – а впрочем, я тут не судья…

– Я подумала, что смерть Тани – это знак. Что раз мне суждено поехать в Петербург, то я должна раз и навсегда разобраться в этой истории. Потому что я уже не могу с этим жить…

– Ну-ну, – сказала Надежда, – не раскисай.

Разберемся мы во всем, обязательно разберемся.

Ты только глупостей не делай, а то эти, из «Варианта», раньше успеют с тобой разобраться.

Она взглянула на часы и тяжко вздохнула.

Стрелки неумолимо бежали к обеду.

– Ладно, мне вообще-то идти нужно. Сегодня никак не могу задержаться, дома ничего не сделано. Вот что, дай мне честное слово, что никуда не выйдешь из дому. После моего ухода закройся на все замки и сиди тихо. По телефону будешь отвечать только мне.

– Как я узнаю, что это вы? – спросила Лена.

Надежда на мгновенье задумалась, потом просияла:

– Отсчитай десять звонков, потом на одиннадцатом снимай трубку! Думаю, у моих знакомых недостанет терпения звонить так долго. А сейчас попрощаемся до завтра. Я приду утром, подумаем, что можно сделать.

Очутившись на лестничной площадке, Надежда послушала, как повернулся ключ в замке и подумала, не наведаться ли к соседке Марии Петровне и не попросить ли ее присмотреть за девушкой. Уж очень ей не нравилось выражение глаз Лены, какое-то оно было полубезумное. Соседка Мария Петровна – бодрая пенсионерка – была известна в их доме замечательным умением наблюдать и анализировать эти наблюдения с большой скоростью. Надежда хранила у нее запасной комплект ключей от своей квартиры – на случай собственной забывчивости.

Но с другой стороны, тогда Марии Петровне нужно будет объяснять, что к чему. А Надежда сама еще не все понимает в этой запутанной истории, так что вряд сумеет объяснить внятно. Нет, что-то ей подсказывало, что лучше не посвящать в это сомнительное дело посторонних.

С тяжелым сердцем она вернулась домой, по дороге забежав в магазины. С тяжелым сердцем занималась она неблагодарными домашними делами, которые никогда не кончатся, хоть вкалывай с утра до вечера.

– М-м-м… – Николай Уточкин, он же Маслов, он же Ложкин, замычал во сне и попытался натянуть на себя одеяло. Одеяло почему-то зашуршало и порвалось, а назойливый голос, врывавшийся в его сон, стал еще громче.

– Колян, вставай, тетеря сонная, все на свете проспишь!

Николай заворочался и открыл один глаз.

Изображение закружилось, медленно притормозило, и он увидел над собой лысого, как колено, мужика средних лет – коллегу и соседа по «лягушатнику» Вячеслава Захаровича Пробкина. Пробкин тряс Николая за плечо и озабоченно повторял:

– Да вставай же ты, проклятьем заклейменный!

Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

Уточкин застонал. Пробуждение было ужасным. Голова раскалывалась, как пустой кокосовый орех, и гудела, как колокол на Пасху. Во рту был такой вкус, как будто там только что прошла походным маршем пехотная дивизия. Он еще раз попытался натянуть на себя одеяло, чтобы отгородиться от кошмарной действительности, но одеяло снова порвалось, и Николай осознал, что пытается укрыться кипой бракованной газетной бумаги.