Геннадий Паркин - Кладбищенская благодать

Я даже не успел выразить бурный протест по поводу сказанного, только рот раскрыл, как Вячик меня успокоил:

— Не бойся, никто тебе три года не даст, от силы два, а то и полтора навалят, а там, глядишь, амнистия. В декабре 60-летие Союза, обязательно указ издадут и отправишься домой, к маме. Нам надо из Москвы тебя сплавить и спрятать понадежнее. Вот пусть само МВД этим и занимается. План такой, мой старый приятель, сейчас работает на Матросской Тишине, заместителем начальника приемника-распределителя. Туда свозят беглых химиков и всех бичей, что по Москве слоняются. По закону администрация спецприемника в течение тридцати суток выясняет, что за птица к ним залетела, делает всевозможные запросы и все такое. Туда тебя и определим. Эдик, мой приятель, запросит Минск, оттуда сразу же за тобой спецконвой отправят. Обычно посылают пару толковых оперативников из районного угрозыска. И покатишь ты домой под охраной и с комфортом, в мягком вагоне, за государственный счет. Главное, никто не догадается, что ты такое колено выкинешь, с помощью милиции, вполне официально от милиции же улизнешь. Пока суд да дело, все уляжется, я об этом позабочусь. Ну как, — довольно потер он руками, — нравится мой планчик?

Планчик-то был ничего себе, но в тюрьму не хотелось. Об этом я прямо и заявил.

— Дурью не майся, малыш, — Вячик прям-таки светился радостью, удачно разрешив проблему со мной, — тюрьма, она ненадолго, а могила навсегда. Здесь тебя сажать не станут, а просто и тихо уничтожат. И из Москвы вырваться не успеешь.

Это меня убедило и я согласно кивнул головой. Попросил только, чтобы на Матросскую Тишину Вячик отвез меня не сегодня. Хотелось провести ночь с Веркой и съездить в Боткинскую больницу к Володе.

Мы вернулись за стол, где ко мне тотчас прильнула заинтригованная нашим долгим отсутствием Верка, и продолжили трапезу. Но теперь я смотрел на все окружающее совсем другими глазами, понимая, как недолго осталось мне предаваться незатейливым житейским радостям.

Я пил и совсем не пьянел, пытался забыться, но не мог, проклиная подлую штуку жизнь, всегда ухитряющуюся подставить острый локоть там, где хочется ощутить нежное ласкающее объятие. Потом алкоголь все же взял свое и ужасное предчувствие ледяной полярной ночи отступило куда-то на второй план, сменилось знойным тропическим ливнем дружеских улыбок, веселых шуток и того тепла, каким может одарить только по-настоящему любящая женщина.

После августовских событий 1991 года о Матросской Тишине узнал весь мир. Тогда же, в августе восемьдесят второго, странное для сухопутной Москвы название неприметной улицы в Сокольниках, за исключением коренных москвичей, было мало кому известно. Разве что тем из гостей столицы, кто удосужился побывать в следственном изоляторе № 2 УВД Мосгорисполкома или находящемся здесь же приемнике-распределителе. Четырехэтажное здание спецприемника вплотную примыкало к одному из корпусов следственной тюрьмы, отличаясь лишь отсутствием на оконных решетках стальных ресничек жалюзи.

Кроме беспаспортных бродяг и беглых москвичей, не желающих по приговору суда отрабатывать условный срок на периферийных стройках народного хозяйства, здесь содержались административно-арестованные хулиганы-пятнадцатисуточники и прочий, нежелательный для Москвы мелкокриминальный элемент. Вот этот-то клоповник, по мнению Вячика, должен был стать для меня надежным укрытием от оперативников Огарева, 6 и отдушиной в плотном кольце устроенной ими облавы, способной дать мне возможность незаметно исчезнуть из столицы.

В тюрьму я собирался полдня. Верка ходила за мной по квартире хвостом, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь еще меня увидит, Вячик поехал на переговоры со своим приятелем Эдиком, а Сашка, с утра еще забросив на Ходынку Сонечку, рысачил по магазинам, закупая всякую всячину себе и мне на дорогу. К счастью, был конец месяца и, несмотря на воскресный день, все магазины работали.

Я старательно запаковал под каждую стельку по две сторублевки, растер в порошок и равномерно растарил в широком поясе вранглеровской куртки пять упаковок теофедрина, за которым Верка сгоняла в дежурную аптеку. Это средство от астмы, изготовленное на основе эфедрина, прекрасно стимулировало жизненную активность и в тюрьмах, где не шибко много радостей, помогало поднять настроение. Время от времени приходилось отвлекаться от сборов и нырять вслед за Веркой в развороченные жаркими объятиями и любовными схватками недра широкой двуспальной кровати. Скорое расставание пробудило в нас неистощимые силы и такое возбуждение, что иногда мы и до кровати-то добраться не успевали, заваливаясь прямо на ковер прихожей или располагаясь на мало подходящем для этого дела подоконнике.