Татьяна Гармаш-Роффе - Шалости нечистой силы

На морозе сигарета показалась невкусной, мысли – пресными, желудок – пустым, а дело, так обманчиво поманившее быстрой удачей, – безнадежным. «Ну да, – думал Кис, – а ты уж губу раскатал: так прямо удача тебе в объятия и кинется с ходу, как дешевая проститутка. Нет, милок, эта дама – дорогая содержанка, на нее поработать надо, на нее заработать надо, чтобы оплатить ее прихоти и причуды! Тогда, может, она и изволит тебе отдаться…»

И, бросив невкусную сигарету в снег, Кис раскочегарил свою «Ниву» и поехал домой – пить горячий чай с бутербродами и составлять план завоевания дорогой содержанки.

На подъезде к Москве Виктор решал дилемму: ехать сначала домой – принять душ и побриться – или прямиком к Вере. Душ и побриться очень хотелось, да и к Вере следовало бы явиться в приличном виде… Но его нетерпение и беспокойство были столь велики, что он решил пожертвовать благами цивилизации и рискнуть явиться к женщине, принеся с собой все запахи плацкартного вагона, – выбирать билет не приходилось, украинцы активно ездили в Москву. И, едва сойдя с поезда, Виктор помчался на Сокол. По дороге прихватил букет цветов, в сумке постукивали толстыми стеклянными бочкaми банки с вареньем и соленьями: мама накладывала, пока Виктор не взмолился: «Не донесу, мать, пощади!» Теперь же жалел, что не взял больше, ругал себя: Вере бы все эти мамины лакомства пригодились, глядишь, и стала бы нормально питаться, – от таких соленых огурчиков и помидорчиков, как мама делает, и у мертвого аппетит разыграется!

Около восьми вечера он уже стоял перед дверью Вериной квартиры. Окна были темными, он это еще снизу заметил, но понадеялся, что Вера спит, и теперь тупо, в сотый раз, жал на кнопочку звонка.

Под ложечкой сразу образовалась пустота, а в пустоту натекла вязкая, густая, как кровь, ревность. Где она? Куда пошла? С кем проводит этот вечер?!

Ревность сменил страх. А вдруг без сознания? А вдруг опять голодный обморок? А вдруг вообще…

Виктор подергал ручку: нет, дверь надежно заперта. Раздираемый ревностью и страхом за Веру, он решил для начала успокоиться и все обдумать. Надо подождать. Вот если она не придет в течение ближайшего часа, тогда он вызовет слесаря и будет взламывать дверь.

«Почему, собственно, часа? – думал Виктор, усаживаясь на ступеньку. – А, к примеру, не двух часов? По какому праву я стану взламывать дверь в ее квартиру? Что я скажу? Что, возможно, она лежит в обмороке? А кто вы такой, дяденька, – спросят меня, – чтобы взламывать дверь чужой вам женщины? И ответить мне будет нечего…»

Он прикурил. Прошло пятнадцать минут, безумно длинных пятнадцать минут. Виктор сидел, положив букет хризантем возле себя, чувствуя ягодицами холодную ступеньку и вяло думая, что следовало бы встать, а то можно и простатит заработать…

Лифт – с сеткой, старый лифт старого дома – заскрипел и затрясся. «Вера!» – вскочил Виктор и бросился к освещенной кабинке. Но она проплыла мимо, выше. Раздались оживленные голоса, женский смех, цокот каблучков, позвякивание ключей, радостный лай собачонки… От этих звуков у Виктора закружилась голова: как давно он не возвращался домой вдвоем с женщиной, вот так, весело, со смехом, под радостный визг какой-нибудь шавки с дрожащим от счастья хвостом!.. Неудивительно, что он так привязался к Вере: она была единственной живой душой, которой он оказался на сегодняшний день нужен… Но хотелось большего. Хотелось любви. Хотелось беззаботного смеха, ужина вдвоем, с веселым обсуждением только что увиденного фильма; потом душ, постель и теплое, живое, любимое тело рядом… И заснуть, прижавшись, утыкаясь в волосы и вдыхая родной запах: «Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское…»

Виктор никогда не чувствовал себя одиноким. Во всяком случае, так он считал, приезжая по вызовам к одиноким больным. Их одиночество было убийственным, безысходным, безнадежным: этим людям некого было попросить сходить в аптеку за лекарством, некому было приготовить им поесть, некому посидеть у постели и поговорить, поглаживая по руке и заверяя, что скоро поправится и все образуется… И уже никогда не будет: возраст или сложный, негибкий характер не оставляли никакой надежды. Естественно, что на подобном фоне Виктор мог вполне считать себя счастливым человеком: молод, здоров, характер нормальный; денег мало, но все же есть, не бедствует, а квартирные и семейные трудности представлялись временными.