Патрик Квентин - Мой сын убийца?

– Билл, нам пора.

К моему удивлению, они не пошевелились. Они меня не слышали.

– Билл! – повторил я.

Тогда они медленно повернулись ко мне. Сомневаюсь, что в первую минуту они осознали действительность, так торжественны были их лица. Глаза у обоих блестели. Губы были полуоткрыты. Так, должно быть, выглядели Ромео и Джульетта после первого бала у Капулетти. Меня охватило чувство беспомощности. Мне еще не приходилось встречать такой открытой обнаженной любви. Я подумал: это самое худшее, что могло случиться. Все это длилось не более двух секунд. Пока я собирался с мыслями, вошел Ронни. Он положил мне на плечо руку.

– Ну, старина, пора укладывать наших деток в кроватки… Я подумал: Боже мой, все потеряно! Но Билл и Жанна уже опомнились. Билл вполне овладел собой. Он встал и подошел к нам.

– Спокойной ночи, Ронни. Прием был превосходен! Очень хорошо, что ты вернулся!

Ронни дружески улыбнулся. Я был уверен, что он ничего не заметил. В холле нас ожидали Петер и Ирис. Уже в машине Ирис спросила:

– Жак, что это за пьеса? – Она повернулась к мужу. – Петер, ты хоть что-нибудь понял?

– Я считаю это бездарным бахвальством. Конечно, если у вас с Ронни есть желание, можете это издать как величайшее произведение искусства. Но неужели не понятно, что на Бродвее ни у одного директора театра для этой пьесы не найдется места даже в корзине для бумаг?

– Ронни чересчур увлекся, – проворчал я.

– Может быть, потому, что он женился на его дочери? – попробовала объяснить Ирис. – Жак, дорогой, тебе лучше самому сказать ему об этом. У нас с Петером не хватит смелости. Но Боже мой! Неужели никто не может написать хорошую пьесу с интересной ролью для красивой стареющей артистки? Что за странные люди? А эта Филлис, что она-то собой представляет? Жена производит впечатление очаровательной девочки. Но почему она так молода, Жак? Я не думала, что Ронни способен на такое…

– Да, человеку в душу не влезешь…

– Правильно! Жак, дорогой, ты не хочешь с нами выпить?

– Спасибо. Я очень устал.

– Да разве можно не устать после такой пьесы! Ну, до свидания, дорогой. Скоро увидимся. Спокойной ночи, Билл.

Почему ты не заходишь к нам, маленькое чудовище?

Петер и Ирис уехали. Мы с Биллом остались на тротуаре. Он стоял, засунув руки в карманы. Его волосы блестели от света фонаря. Никогда я не чувствовал себя так неловко в присутствии сына. Я сказал:

– Билл, я подумаю о твоей просьбе и через пару дней позвоню.

– Что?

– Ты же собирался в Рим. Думаю, что разрешу тебе поехать… Я тебе позвоню.

– Рим? Ах, да. Ну, хорошо. Спокойной ночи, папа.

Он не оглянулся. Просто пошел вперед, как лунатик.

Лежа в постели, я долго не мог уснуть и все думал над тем, что увидел в библиотеке. Эти мысли, как всегда, вернули меня к трагедии, происшедшей в моей семье. Некоторое время я чувствовал себя свободным от воспоминаний о Фелиции, но в эту ночь кошмар вновь овладел мной. Снова зазвучали показания свидетелей: «Она была совершенно спокойна, бросила сигарету, встала, разгладила руками юбку и прыгнула». И передо мной опять встал вопрос: почему? Наша семнадцатилетняя жизнь развернулась передо мной, как карта. Где ключ от загадки? Смогу ли я найти его? Мне казалось, что наша любовь была такой возвышенной, чистой. Я влюбился в Фелицию с первого взгляда. Я тогда работал с Ронни всего несколько месяцев, и он пригласил меня к себе домой. Фелиция была в гостях у Анни. Они были членами одного литературного клуба, и Фелиция зашла к ней, чтобы о чем-то договориться. Она мне очень понравилась. Фелиция была на три года старше меня, жила одна в Нью-Йорке. Родители ее умерли, оставив немного денег. Мне было всего двадцать два года. Я считал, что мужчина должен содержать женщину, поэтому эти деньги смущали меня. Но мы были влюблены, и деньги отошли на задний план. Мы обвенчались, а год спустя родился Билл. Мы не были особенно общительны и довольствовались обществом друг друга. Даже с Ронни и Анни мы встречались только тогда, когда в этом была необходимость. Петер и Ирис называли нас неразлучными. Фелиция никогда ни с кем не была откровенной. Знакомые считали ее замкнутой и холодной. Но для меня ее простота и сила были той твердыней, на которую опиралась наша жизнь.

Билл с раннего детства боготворил мать. Между нами никогда не было не только ссор, но и недоразумений. И внезапно, после семнадцати лет, – прыжок…

Уже давно прошло время, когда я говорил себе, что с нею случилось нечто, чему она не могла противостоять. Ведь она прекрасно знала, что я всегда пойму ее. Но тем не менее она не доверилась мне. Даже письма не оставила. Она покончила с собой, не считая нужным сказать мне о причине, а отсюда вытекало, что причиной был я. Разве я требовал от нее слишком многого?