Андрей Троицкий - Крестная дочь

Кроме того, в развалинах могут оставаться люди Батырова, раненые, но способные оказать сопротивление. Если Зубова подстрелят, что станет с Пановой? Сумеет ли она поднять самолет, пролететь две сотни километров и посадить машину в безопасном месте, например, на юге Казахстана? Это большой вопрос. Опыта у нее, считай, никакого, зато характера на двоих хватит. Она настырная и фартовая. Поэтому у нее все должно получиться. Надо только найти правильные слова и объяснить ей, что иначе нельзя. Зубов должен увидеть труп своего врага. Иначе зачем он здесь? И еще надо сказать Лене, чтобы нашла Таймураза и рассчиталась с ним, отдала все деньги, что обещали.

Да, она ненавидит и презирает Тайма, но обещание дороже эмоций. Каким бы подонком Таймураз не был в ее понимании, он должен получить все до последней копейки. Лена все сделает правильно. На полу между сидениями лежал пулемет Калашникова, три коробчатых магазина с лентами на двести пятьдесят патронов каждая и три осколочных гранаты Ф-1. Еще Зубов возьмет фляжку с водой, большую лопату, кожаные перчатки и полотенце. Простреленный бок почти не болит и голова не кружится. Придется обвязать нижнюю часть лица мокрым полотенцем, чтобы не наглотаться вонючего дыма. Зубов найдет то, что должен найти.

– Мы садимся здесь, – крикнул он.

– Зачем садиться? – Панова, повернув голову, посмотрела на Зубова. В ее взгляде застыл испуг и удивление. – Зачем? Неужели мало этой крови?

Зубов хотел ответить резко, мол, крови никогда не бывает мало. Или сказать какую-нибудь грубость, но подумал, что сейчас не самое удачное время для выяснения отношений и смолчал.

– Там нет живых, – крикнула Панова. – Что тебе надо?

– Я не видел Батырова мертвым, – крикнул в ответ Зубов. – Теперь поняла, что мне надо? Я хочу точно знать, что он…

Самолет начал снижение, Зубов медленно менял угол тангажа, до земли оставалось каких-нибудь метров десять, когда прямо перед собой он увидел белую в яблоках лошадь, мчавшуюся справа, почти навстречу самолету. Животное было напугано, оно несло, не разбирая дороги. На спине пятнистой кобылы повис черноволосый небритый мужчина в грязной рубахе, разорванной на груди. Лошадь промчалась мимо и пропала из виду. Зубов сделал глубокий вдох, выпустил из груди воздух, снова вдохнул. Он хотел что-то сказать, крикнуть, но слова застряли в горле.

– Это он, – тихо самому себе сказал Зубов.

– Что ты делаешь? – закричала Панова. – Мы врежемся в эту горку.

Зубов пришел в себя, когда самолет приближался к склону холма с угрожающей быстротой. Он потянул на себя ручку управления самолетом, задрал нос к небу. Перегрузка вдавила Панову в кресло, голова и руки мгновенно налились тяжестью. На несколько мгновений мир пропал из виду. Впереди полупрозрачный полукруг, очерченный пропеллером, и ровное полотно голубого неба. В следующую минуту Зубов спикировал, выровнял машину, стал виден горизонт, подернутый голубой дымкой, дальние холмы и близкая земля. Далеко, где-то в конце равнины затерялся всадник на серой лошади.

– Это он, – к Зубову вернулся потерянный голос. – На лошади, это он. Слышь…

Панова зажмурила глаза, открыла их, и уставилась на альтиметр. До земли семь метров, пять. Всадник на белой лошади виден лучше, самолет стремительно нагоняет его. До земли всего… Резкий порыв восточного ветра сносит самолет вправо, заваливает его на сторону. Но Зубов не дает Табаго уйти в избыточный крен, перемещая рычаг влево. На крыльях пришли в движение элероны. Панова подумал, что подобные трюки хороши, даже забавны на высоте метров в сто или выше, но не на бреющем полете, когда налетевший порыв ветра может ударить самолет о землю.

– Что ты задумал? – крикнула Панова. – Поднимайся выше. Мы разобьемся.

– Не сейчас, – не поворачивая головы, ответил Зубов. – Теперь он мой.

– Мы разобьемся.

– Заткнись, дура.

Зубов увеличил скорость и снизил высоту на один метр. Вибрация усилилась, самолет мчался над самой землей, перед глазами мелькание песка и рыжих проплешин выжженной травы. Высота два с половиной метра. В двадцати метрах перед собой Панова видела спину наездника, вьющиеся на ветру волосы, рубаху, вздувшуюся пузырем. Батыров ведь знает, определяет по звуку, что самолет висит на хвосте, стремительно приближается. Но почему он не пытается маневрировать, резко изменить направление, уйти в сторону? Он скачет по прямой, будто ничего не замечет. Будто оглох.

Солнце било в глаза. Панова опустила защитный козырек. Она сжала зубы и подумала, что теперь, в этой ситуации ничего не может изменить. Всадника и самолет разделяли считанные метры. Хорошо виден оторванный воротник рубахи, руки наездника, вцепившиеся в лошадиную гриву. Два метра…