Владимир Чванов - Тихая сатана

Понятые ушли. Вошла дежурная с чайником.

– Попейте чайку, не повредит. Между прочим, уже одиннадцатый час…

– Спасибо! – поблагодарил Савин. – Можно стаканчик.

Дежурная, сияя улыбкой, удалилась.

– Даже в голове не укладывается, – щурясь, словно припоминая что-то, сказал Куприянов. – Последние дни Пушкарев в деньгах затруднялся. Я это чувствовал. Приглашал завтракать, обедать. Он к этому отнесся неодобрительно. Обиделся. Вот такая деталь…

– Вы считаете, он это от скромности? – угадывая недосказанные слова, спросил Арсентьев.

– Несомненно, – категорично ответил Куприянов. – Его скромность не только в этом. Я думаю…

– Что вы думаете? Куприянов промолчал. Вернулась дежурная.

– Наверное, это поможет вам, – сказала услужливо. – В пятьдесят седьмом номере знакомая Пушкарева живет. Тамарой зовут. Может, она что подскажет.

– Спасибо. – Арсентьев умолчал, что о Тамаре он уже знает от потерпевшего. – Это очень интересно! Пригласить ее в кабинет администратора несложная задача?

– Устрою, – довольная поручением, ответила дежурная и направилась вместе с Савиным к выходу. Настроение ее несколько улучшилось.

– Только о краже ни слова, – фраза была брошена им уже вслед.

Арсентьев спросил Куприянова:

– Надолго в Москве?

– Еще неделю.

– В командировке?

– Нет. По семейным делам. Я дочку замуж отпускаю.

– Выдаете, – поправил его Арсентьев.

– Нет, отпускаю, – повторил Куприянов. – Она была замужем. Ей двадцать восемь и с дочкой. Вот стараюсь, чтобы жизнь у нее новая по-человечески шла. Приданое в Москве покупаю. Хочу, чтоб было все как у людей, нужды в необходимом не видела. – Он с силой потер подбородок и словно с горечью добавил: – И чтоб сердце за нее не болело…

Поняв, что осмотр закончен, Куприянов взял стакан с чаем, пригубил и поставил его на стол.

Стихли голоса, замолкли телевизоры. Гостиница готовилась ко сну. В уютных холлах, под светом желтых абажуров за журналами и вязанием коротали ночное время дежурные. Арсентьев спустился на лифте в вестибюль и, размашисто шагая, направился в кабинет администратора. Проходя мимо швейцара, он замедлил ход. Швейцар, поспешно притушив сигарету, посмотрел на Арсентьева поверх очков и шагнул навстречу. По его лицу было видно, что за день он устал и предстоящий разговор с работником милиции его не особенно вдохновлял.

– Что ж вора-то проморгали? – с напускной строгостью спросил Арсентьев. – При вашем-то стаже глаз должен быть особый, наметанный.

Небольшого роста, с поредевшими седыми волосами, круглолицый швейцар знал, как ответить, но все же с минуту стоял нахохлившись.

Переступая с ноги на ногу, сказал уныло:

– Виноват, товарищ начальник. Вот прошляпил, – и развел руками. Швейцар давно уяснил простую житейскую истину: на человека меньше сердятся, когда он сам себя ругает. – Вообще-то, конечно, должен был обратить внимание, – сказал с огорчением. – Уж очень торопился парень, когда от лифта шел. Я еще спросил: «Что мало у нас пожили?» А он даже не взглянул, – эти слова прозвучали вполне искренне. – Только если разобраться – какой с меня спрос? – продолжал швейцар. – Обувь у человека грязная – не пускай – паркет замызгает, курить в вестибюле не разрешай, за чемоданами посматривай, посторонних вежливо поворачивай… Ответственность большая, а жалованье? – Он взъерошил пальцами седую копну волос и нарочито кашлянул. – Я один, а поручений вон сколько. За день народу – тьма. Туда-сюда. За всеми не уследишь. Нагорбишься за дежурство.

– Поменяли бы работу, раз столько хлопот.

– Мы трудностей не боимся, – улыбнулся хитро швейцар.

Улыбнулся и Арсентьев. Он знал – швейцар работу не сменит…

– Парень один вышел? Или кто ждал его? Швейцар беззвучно пошевелил губами, словно что-то припоминая.

– Один. Сел в такси и уехал.

– Вот если б номерок машины… – с надеждой в голосе сказал Арсентьев.

– Номерок – это мы можем, – оживился швейцар. – Такси мы заказывали. Жилец какой-то уезжал. Но, видно, торопился, на другой машине укатил. – Он стал шарить по карманам. – Телефон в таксопарк мне сменщик дал. У него невестка там диспетчером… Не должен я выбросить бумажку!

Арсентьев усилием воли подавил нетерпение и стоял молча. Швейцар подошел к двери и, присев на корточки, стал рыться в тумбочке.

– Таксист этот натуральный рвач оказался! – жаловался он. – Как узнал, что жилец уехал, о ложном вызове стал кричать, что колесил вхолостую. Все требовал, чтобы уплатил я за прогон. А какая моя вина?