Анатолий Афанасьев: Первый визит сатаны

Елизар Суренович жмурился так ласково, словно готовился растопырить руки и немедленно принять в заботливые объятия когда-то утерянное и вновь обретенное дитя, но в снисходительном взгляде юноши он не увидел ответного радостного чувства.

— Я уж тебе сказал, дяденька, кто ты такой: ты вор, может быть, даже крупный вор, но не мудрец. Мудреца из тебя не получится… Последний раз спрашиваю: зачем я тебе?

Елизар Суренович склонил отяжелевшую голову, поймав себя на мысли, что ему трудно выдерживать сероглазое мерцание, и это само по себе было странно. Забавно начатое приключение оборачивалось докукой. Силой удерживать мальчишку он не собирался. Отпив глоток вина, Елизар Суренович все же придумал, как растянуть удовольствие еще ненадолго.

— Зачем ты мне, спрашиваешь?! — вскричал он, будто вспомнил секрет бессмертия. — А вот затем, сударь мой! Хочу тебе подарок сделать. Что, удивлен? Хочу тебе просто так, в знак приятного знакомства, сделать подарок. Вот этот. Возьми, пожалуйста!

Не поднимаясь с кресла, дотянулся до стеллажа, бережно снял с полки хрустального всадника на ахалтекинском скакуне. Вместо глаз у лошади — крохотные алмазы. Протянул гостю царственным жестом:

— На, бери! Цену полюбопытствуй у антиквара. Алеша принял статуэтку, взвесил в ладонях и, не особенно разглядывая, опустил в карман.

— Спасибо, Елизар Суренович! Теперь я вижу, вы добрый, бескорыстный человек. Однако не смею больше отнимать у вас время. Разрешите откланяться!

Елизару Суреновичу удалось скрыть изумление. Он лишь буркнул:

— Телефончик оставь. Вдруг понадобишься.

— Понадоблюсь — и без телефончика найдете.

Через секунду прощально мелькнуло в дверях ратиновое пальтецо. Благовестов умиленно улыбался. Какая сумасшедшая наглость у юнца! Какой апломб! Да, с таким змеенышем стоит повозиться. Если не пожалеть времени, из него получится ценный работник. И как бесстрашно, азартно он заглотнул наживку. Растление малолетней души, подумал Елизар Суренович, надо рассматривать как возвышенный творческий акт. С чем сравнить эстетическое удовольствие от скрупулезной, точной резьбы по живому, которая не допускает поправок.

Унося драгоценную статуэтку, заносчивый отрок, не подозревая того, оставил Благовестову крохотный ключик от своей судьбы.

Алеша подстерегал девушку там, где она должна была споткнуться о выбоину в асфальте, на самом выходе из метро. Третий вечер он терпеливо ждал возле киоска с газетами. Из подземелья вместе с людьми вываливались клубы горячего воздуха, пахнущего гнилью.

Перед тем как выйти на улицу, он опять полаялся с родителями и теперь размышлял о них с привычным раздражением.

Когда по утрам, ровно в половине седьмого, с неукоснительностью маятника они выбегали из дома на зарядку, он в полудреме тешился мыслью, что они больше не вернутся никогда. Или вернутся иными, неузнаваемыми. Словно воочию он видел, как их худые спины выносило за горизонт, но не за тот голубенький, а за другой, нависший над землей подобно черному занавесу, откуда нет возврата. Однако вскоре у входной двери начиналось копошение и отвратительно-самодовольный голос отца произносил: «Леночка, не садись, походи, походи, дыши глубже! Животиком дыши!»

С этой минуты и до позднего вечера он был вынужден чувствовать их присутствие.

Отец был полковником, но воображал себя интеллектуалом. Свой жизненный опыт он черпал из газет. За последние год-два, когда начались нападки на армию, он помрачнел, У него на высоком лбу прорезалась поперечная складка, как у молодого Багратиона. Он перестал читать газеты и смотреть телевизор и за разъяснениями обратился к супруге. Больше ему не к кому было обратиться, потому что в родной войсковой части люди притаились, как в засаде. Алешина мамочка Елена Клавдиевна мужа-офицера утешила двумя-тремя точными фразами. Она сказала, что беда, схватившая страну за горло, скоро пройдет, как июльский дождь. Не надо ничего принимать так близко к сердцу. Надо постараться сохранить здоровье для новой, лучшей жизни, которая непременно наступит после беды. «Насчет армии не беспокойся, — сказала она. — Руки у них коротки до нее дотянуться». Но это полковник Петр Харитонович Михайлов как раз понимал и сам. Он только не мог сообразить, кто это такие — «они». Темная, неумолимая сила поперла из всех щелей, точно вулканическая лава, смела с прилавков жратву, взвинтила цены, вытолкнула на вершины власти совершенно уж безмозглых вождишек-говорунов и при этом как-то исподволь, осторожно потрогала каждый российский затылок ледяным пальчиком, будто проверяя: пора ли расплющить или еще малость погодить. Наверное, была в торжестве этой неопознанной, многоликой (или безликой) силы какая-то высшая историческая цель, но где было о ней догадаться Петру Харитоновичу, скромному полковнику и патриоту, воспитанному на примере подвигов советских войск в Отечественной войне.