Виктор Пронин - Смерть президента

— А те сотни тысяч, которые находятся в этом Доме! А те, которые стали лагерями вокруг города?!

— Ты не сделаешь их жизнь лучше, Каша… Ты сделаешь их жизнь хуже, потому что они поймут, как плохо, как убого живут, какие они нищие, голодные и оборванные… Пока тебя не было, они этого не знали. Кончится тем, что они разочаруются в тебе и проклянут тебя.

— А если…

— А если, Каша, мы сейчас слиняем, смоемся, сбежим, то у них навсегда, по гроб жизни, останутся самые светлые воспоминания об их президенте, которого похитили злые силы.

— Не ты ли советовал поклясться им в верности?

— А не ты ли признал, что это пустая болтовня, что все эти президентские клятвы, заверения, обещания — дешевый треп? Были у нас вожди, которые собирались лечь на рельсы, отрубить себе руку, вырвать собственное сердце… Где они все? На дальних, теплых островах… Балдеют в райском наслаждении. Там нет поездов, чтобы ложиться на рельсы, нет надобности рубить себе руки или другие органы…

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что именно туда зовет тебя прекрасная Анжелика, туда готов улететь и я, самый надежный твой сокамерник и подельник… Послушай Анжелику, Каша!

— Нет, — сказал Пыёлдин, помолчав. — Нет, — повторил он, и в голосе его прозвучала государственная неумолимость. — Нет, — повторил он в третий раз и, оторвав от себя Анжелику, посмотрел в ее заплаканные глаза.

— Почему? — прошептала красавица.

— Не могу.

— Что не можешь?

— Не могу поступить иначе. Какой-то штырь в душе… Я здесь ни при чем… Меня уже затянуло в водоворот. Засосало, завертело и понесло. Я уже лечу, ребята, и у меня нет сил вырваться из этого сатанинского водоворота. Ни сил, ни желания.

— Ты уже не с нами? — спросил Цернциц.

— Я уже не только с вами… Ты должен, Ванька, почуять своей шкурой, ты наверняка это чувствуешь… Оттуда дует сильный ветер, — Пыёлдин показал рукой в ясное, слепящее небо. — Холодный, чистый, неумолимый ветер… Он обдувает мне лицо, обдувает всего меня, по телу пробегает изморозь… Тебе это знакомо?

— Знакомо, — сказал Цернциц и в самом деле увидел, как шевельнулись пыёлдинские волосы, будто от порыва ветра.

— Иди, — сказала Анжелика и узкими прохладными ладошками сняла слезы со своих глаз. — Иди, — повторила она и, как смогла, улыбнулась.

— Пошел, — сказал Пыёлдин, но не сдвинулся с места.

— Иди, — сказал Цернциц, опустив глаза. — Мы с Анжеликой хотели остановить тебя. Может быть, ты прав, может быть, именно в этом твоя судьба… Тогда никто не сможет тебя остановить.

— Пошел, — повторил Пыёлдин.

— Давай, Каша… Ни пуха тебе, ни пера.

— К черту!

— Тебя ждут, — произнес Цернциц странным, напряженным голосом. Второй смысл этих слов прозвучал явственно и жутковато. Уже шагнувший было к выходу Пыёлдин остановился, обернулся. Он поднял и уронил руки, как бы говоря, что ничего не может с собой поделать.

— Пошел, — сказал он в третий раз и, не поднимая головы, вышел из кабинета.

Цернциц и Анжелика шагнули следом. Не произнося ни звука, они вошли в лифт и в несколько минут пронзили десятки этажей, пронеслись мимо сотен тысяч обитателей Дома. Остановившись на первом этаже, пересекли залитый солнцем вестибюль и вышли на высокое крыльцо.

Здесь солнца было еще больше, его свет был ярче и нестерпимее. Подняв голову, Пыёлдин зажмурился от счастья и обилия света, и улыбка, почти прежняя шалая улыбка озарила его лицо. Миллионная толпа беженцев и бомжей встретила его единым восторженным гулом, таким оглушающе мощным, что в этом гуле был совершенно не слышен, не различим одинокий выстрел из какого-то дома, из какого-то окна, из какой-то щели.

Пыёлдин еще продолжал улыбаться радостно и озаренно, а в груди его уже зияла дыра, пробитая маленькой атомной бомбочкой, сработанной в секретных центрах Билла-Шмилла. Бомбочка была совсем небольшая, размером со средний желудь, но в нем было все, что требовалось для бомбы.

Когда все еще улыбающийся Пыёлдин упал на спину, из его развороченной груди поднялся атомный гриб высотой не более метра. Как и настоящий атомный гриб, которыми недавно сотрясали материки, этот тоже вспыхнул нестерпимым светом, завернулся бахромой и как бы затвердел в пространстве. Ненадолго, совсем ненадолго, потому что он тут же колыхнулся, искривился, сломался от горестного вопля толпы…

Не обращая внимания на смертоносное облачко, Анжелика бросилась к Пыёлдину, наклонилась над ним и увидела, с ужасом увидела, как быстро, в какие-то недолгие секунды меняется его лицо — исчез четкий пробор в волосах, лицо стало шире и некрасивее, белоснежные зубы поредели и превратились в темные пеньки, какими были совсем недавно. И даже вместо нарядного костюма на Пыёлдине почему-то оказались засаленная фуфайка и растянутые тренировочные штаны…