Ярослав Зуев - Конец сказки

Если автострада из анекдота и увела Леонида Ильича в коммунизм, то убогая дорога, по которой довелось лететь изувеченному «Линкольну», вкручивалась в горный массив, как штопор в винную пробку. Гигантские валуны нависали над крутыми поворотами частоколом дамокловых мечей, готовых погрести все и вся под толщей обвалившейся породы.

И будут тогда «Похороненные заживо-3», [7]– ляпнул Планшетов в рамках своего словесного поноса.

– Ти-типун тебе на язык.

– Вы, что, блин, оглохли?! – взревел с заднего сидения Протасов. – Не слышите ни буя?!

– А что ты сказал? – осведомился Планшетов, все еще во взвинченном и одновременно приподнятом настроении. Как это ни странно.

– Вовку зацепило, козел ты безрогий!

– Как это, чувак? – Планшетов перегнулся с переднего сидения. Когда Валерий пополз назад, они совершили рокировку. – Что с ним, Протасов?

– Угадай с трех раз, чурбан неумный! – закипая, предложил Протасов.

– В него попали, да?

– А тебе, блин, повылазило? Не дышит Вовка.

– Не дышит?! – Юрик вытаращил глаза. – А куда его ранили, чувак?

– Почем мне знать?! – зарычал Протасов. – Какая на хрен разница, куда, если мотор не бьется?!

– А оно точно не бьется? – переспросил Планшетов, белея.

– Я что, по-твоему, глухой?!

– Ре-ребята, вы сюда по-посмотрите! – выдохнул Армеец, не отрывавшийся от дороги. Она как раз обогнула утес величиной с океанский лайнер, лениво заваливающийся на борт после попадания торпеды. «Линкольн» въехал в ущелье, образованное отвесными известняковыми скалами, над которыми тысячелетиями трудились ветра, дожди и солнце, превратив в некое подобие титанической слойки. Скалы пестрели дуплами пещер, смахивающих издали на гнезда гигантских ласточек. Или на плод многодневных стараний великана, вооруженного перфоратором размерами с буровую вышку. Ущелье тянулось на юго-восток, напоминая по форме отпечаток гигантского веретена. Расщелины поросли пожухлой рыжей травой и какими-то бурыми колючками, отчего без особого труда можно было представить себя астронавтом, изучающим негостеприимный Марс.

– Что, блин, за голимое место, е-мое?! – воскликнул Протасов, отвлекаясь от раненого, которому не знал, как и чем помочь. Глядя на гигантский каменный мешок, Валерий почувствовал себя гладиатором на арене древнеримского амфитеатра. Или обреченным на заклание быком, который поводит тяжелой, украшенной рогами головой, ощущая прессинг тысяч враждебных глаз, алчущих чужой крови. Протасов, которому и на ринге, и за его пределами не раз приходилось расплачиваться именно своей кровью, презирал этих питающихся чужими эмоциями извращенцев, как может только настоящий боец. Валерий сдвинул брови и стиснул зубы, в ожидании, когда ударит гонг. А что ударит – он нисколько не сомневался.

Планшетов подумал о пещерах, облюбованных индейцами из страны Мепл-Уайта, созданной воображением Конан Дойла. [8]В детстве Юрик довольно много читал. Книги были хорошими.

Асфальт неожиданно кончился, словно дорожные рабочие, укладывавшие его много лет назад, воткнули в землю лопаты, пораженные мрачным величием ущелья, а затем убрались по-добру, по-здорову, прихватив с собой грейдеры, бульдозеры и прочую технику, которой в этом месте явно не место. Как только шины «Линкольна» очутились на грунтовке, за машиной поднялся пылевой шлейф, длинный, как хвост кометы. Дорога сразу пошла в гору, причем подъем оказался таким крутым, что нос «Линкольна» задрался к небу, словно он превратился в реактивный самолет.

– Сусанин, твою дивизию! – не выдержал Протасов. – Что это, блин, за дыра?!

– По-понятия не имею! – крикнул Армеец, держа баранку двумя руками. Подвеска работала на убой, рулевое колесо била мелкая дрожь.

– Поконкретнее, Склифосовский, блин!

– П-предполагаю, перед нами какой-то пе-пещерный мо-монастырь. Или город.

– Какой монастырь, валенок?!

– Я что, э-энциклопедия, по-твоему?

– Ты ж учитель истории, е-мое!

Ч-что с того?! Пе-пещерные мо-монастыри го-горного Крыма – не мой конек, П-п-протасов. А у-укрепленные го-го-города караимов [9]– тем паче!

– Каких караимов, лапоть?! Что за караимов ты сюда приплел, лох?!

– Я п-приплел?! – взвился Армеец.

– Ладно! – отмахнулся Протасов. – За дорогой следи, бандерлог.

Проселок, подымаясь все выше и выше, совсем как птица из довоенной строевой песни авиаторов, [10]быстро терял последние рудиментарные признаки дороги, превращаясь в обыкновенную тропу, по которой бродят горные туристы и стада баранов. Поросшие лишайниками валуны валялись тут и там, грозя при столкновении вспороть брюхо «Линкольна», как консервную банку. Эдик сбросил скорость, машина поползла черепашьим ходом, завывая всеми шестью цилиндрами то ли на первой, то ли на второй передаче.