Сергей Зверев - Жулик - грабеж средь бела дня

Бывший мент отреагировал не сразу. Откинувшись на спинку стула, он взглянул на дочь так, как обычно смотрят в перевернутый бинокль; такой маленькой и далекой показалась ему Таня.

– Откуда ты знаешь? – медленно спросил он.

– Это ведь ты подучил Лиду написать на него заявление?

В какой-то момент лицо Голенкова стало похожим на остро отточенный топор. Взгляд остеклянился, скулы заострились, в чертах лица обнажилась звериная беспощадность.

– Да, это я все организовал, – твердо отсек он. – Только это, доченька, не твоего ума дело.

– Но ведь это… неправда! Разве можно обвинять человека в том, чего он не совершал!

– Ты смотри, какая заступница! Может, тебе не в актрисы, а в адвокатши надо идти? – с надсадной хрипотцой уточнил папа, закипая. – Этот, с позволения сказать, человек поломал мне всю жизнь. Тебе, кстати, тоже… разлучив нас с тобой. Это он, он подсунул мне сюда, на эту квартиру, меченные в прокуратуре доллары, а потом заявил, что я вымогал у него взятку! Да ты хоть знаешь, кто такой этот Сазонов? Ты ведь его в глаза не видела! Рецидивист, урка, подлец и мерзавец… И что – теперь, когда я могу нагнуть любого… я должен ему все простить?! Да, я действительно заплатил этой шалаве пятьсот долларов, чтобы она накатала на него заяву и снесла в ментуру. У этого урки… Жулика нет никакого алиби. Семь месяцев назад он скрывался от правосудия в нашем городе. После побега из мест лишения свободы. Так что Сазонов вполне мог изнасиловать твою Лиду. Сто тридцать первая статья – глушняковая, глуше не бывает. Что делают на зоне с насильниками малолеток, знаешь сама. Так что поделом вору и мука. И давай больше об этом не говорить. Маленькая ты еще мне советы давать!

Голос отца игольчатым металлом проникал в мозг, однако Таня стояла на своем твердо.

– Это… все равно подло, некрасиво, недостойно, не по-мужски… Когда я сегодня случайно увидела у Лиды бумаги из прокуратуры, сразу поняла – твоих рук дело! Ты ведь с ней постоянно якшаешься! Какое там еще «изнасилование»?! Она ведь с тринадцати лет по рукам пошла!

– Ну так беги в ментуру и заявляй на отца! – не без пафоса предложил Голенков.

– Я не Павлик Морозов, чтобы на родителей заявлять, – тихо, но твердо ответила дочь.

Сунув в рот сигарету, Эдуард Иванович зло чиркнул спичкой.

– «Не по-мужски»… – с нажимом передразнил он, – «некрасиво»… Ты что – предлагаешь вызвать этого уголовника на дуэль? Как драться-то будем? На зоновских заточках или на водяных пистолетах?

Конечно, вопрос об уголовном деле против неизвестного Тане рецидивиста был лишь предлогом для глобального выяснения отношений. Таким предлогом могло стать что угодно: невпопад сказанное слово, косой взгляд…

Капля точит камень, искра прожигает металл. Шнур догорел, и в мозгу дочери наконец-то взорвался динамитный патрон; грянула сцена.

Дальнейшая дискуссия развивалась по нарастающей, на повышенных тонах. Со свойственным юности темпераментом девушка высказала отцу все. И о его милицейско-лагерном прошлом, и о тяге к наушничеству, подсматриванию и подслушиванию, и о высокомерии, прорезавшемся у недавнего зэка сравнительно недавно…

– Я ведь помню, как ты еще до ареста… в маминой спальне подслушивающие «жучки» ставил! – эмоционально напомнила почти взрослая дочь.

– Лучше завести в супружеской спальне «жучков», чем лобковых вшей! – спокойно парировал отец.

– А анонимки? Ты помнишь, сколько кляуз ты написал на своих сослуживцев, когда с тебя сняли погоны?

– Для кого-то «кляузничать», а для кого-то – восстанавливать торжество закона! Для кого-то «мент поганый», а для кого-то – доблестный защитник правопорядка!

– Ты как паук! Ты опутываешь всех окружающих своей паутиной! – патетично подытожила девушка.

– Дурочка ты. В цирке такая паутина называется страховочной сеткой… – неожиданно смягчился Эдуард Иванович и, допив коньяк, со странной решимостью распорядился: – Ладно. Одевайся, поехали.

– Куда? – опешила Таня. – А как же мама? Вернется, а ключа у нее нет. Вон, в прихожей ее ридикюль!

– Поехали, поехали… Покажу тебе кое-что. А мама… не бойся, она не вернется, – с мрачноватой улыбкой сообщил Голенков.

– Ты же выпивший! Неужели поведешь машину?

– Да что я, от гаишников не откуплюсь? Выходи, а я Мента в спальне запру.

Дочь знала: в ситуации, подобной этой, спорить с отцом так же бессмысленно, как вбивать лбом гвозди. Накинув легкую куртку, она вышла в ночной двор. Туманный ореол размывал желтый контур луны. Фонари отбрасывались на асфальт уродливыми длинными тенями, и девушка неуютно поежилась: ей почему-то сделалось не по себе.