Сергей Зверев - Жулик - грабеж средь бела дня

– Я тебя, суку, завалю, хоть потом всю жизнь зону топтать буду! – будто сквозь толщу воды донесся до Лехи слабеющий голос мента. – Я для тебя, уголовная рожа, всегда буду гражданином начальником!.. Я – Голенков!.. Я – капитан Голенков!..

– Бывший капитан… – закусывая от боли губу, поправил Жулик и, уже находясь на грани беспамятства, добавил: – Никогда ты не станешь майором…

Оперативники, прибывшие к месту перестрелки буквально через несколько минут, долго не могли поверить в редкостную удачу. Раненый водитель бежевого «жигуля» оказался тем самым Алексеем Сазоновым, за которым столь долго и безрезультатно охотились едва ли не все милицейские подразделения города. В салоне «шестерки» истекала кровью его сообщница – шестикратно судимая рецидивистка Маргарита Пиляева, более известная в преступном мире как Пиля.

Коренастый раненый мужчина с «макаровым» в руках оказался их бывшим коллегой из Угро Эдуардом Ивановичем Голенковым. Бывший капитан, получивший пулю в грудину, также не подавал никаких признаков жизни. Пощупав ему пульс, милиционеры определили, что он еще жив, после чего немедленно отвезли под охраной в больницу.

А вот личность человека, едва не убившего Голенкова, вызвала у ментов неподдельное удивление. В бежевой «шестерке» оказалась его дочь Татьяна, которая вот уже почти месяц числилась в городском розыске…

– Это я стреляла в него… – твердила девушка и в знак признания своей вины демонстрировала револьвер, в барабане которого не хватало одного патрона. – Мой отец был подлец и мерзавец, и я в него выстрелила. А Леша в него не стрелял, я тому свидетельница…

Естественно, оперативники не поверили девушке. Было очевидно: рассудок ее помутнен. Но Таня упрямо твердила – мол, в папу стреляла я, и в качестве доказательства утверждала, что на рукояти револьвера остались только ее отпечатки пальцев.

К удивлению сыщиков, дактилоскопическая экспертиза подтвердила справедливость чистосердечного признания девушки. Конечно, у оперов были весьма серьезные сомнения и относительно признаний Татьяны Голенковой, и уж тем более насчет «пальчиков» Жулика. По всему выходило, что дочь их бывшего коллеги зачем-то выгораживала особо опасного рецидивиста, решив взять вину на себя. Однако возиться с расследованием не хотелось, и Танино признание было зафиксировано в протоколах…

На первый серьезный допрос девушку выдернули лишь вечером. Она была готова ко всему. К немалому ее удивлению, в следовательском кабинете сидела Александра Федоровна. Как и следовало ожидать, мать особо опасного рецидивиста была опознана по ориентировкам и вместе с котиком доставлена в горотдел в качестве свидетельницы. Так что теперь им предстоял перекрестный допрос. Вид у старушки был очень расстроенный. Как выяснилось, арест единственного сына стал не единственной тому причиной…

– Меня прямо на ступеньках роддома забрали, – всхлипывала Александра Федоровна, шмыгая мягким старческим носом. – Такое несчастье, такое несчастье…

– Авось Леше не дадут большой срок… – осторожно предположила Таня. – Ведь стреляла-то я…

– Я понимаю… Я не о том… Я… новорожденную сегодня увидела. Не наша эта девочка! Точно не наша! Красивая, конечно… Но почему-то слишком уж узкоглазая. Отец у нее, видно, какой-то нерусский: то ли китаец, то ли монголец… – Утерев платком морщинистое лицо, мать особо опасного рецидивиста горестно запричитала: – Не суждено мне уже никогда бабушкой стать…

– Суждено, – успокоила Таня и, приобняв старушку, добавила твердо и уверенно: – Я от вашего Лешеньки ребеночка жду…

…Это и была та самая «приятная новость», которой она так спешила поделиться с Жуликом.

Что простому арестанту здорово, то менту – смерть. Особенно на «общей» хате провинциального следственного изолятора…

В этом Эдуард Иванович Голенков убедился на собственной шкуре. Промаявшись полтора месяца в тюремной больнице, он был препровожден в тот самый следственный изолятор, куда в свое время пачками отправлял подследственных. Менту-«повторнику» была не положена спецкамера для подследственных сотрудников МВД, и уже через полчаса бывший оперативник Угро пополнил ряды «опущенных», заняв подобающее ему место под шконками у параши, именуемое здесь «вокзалом». Мир бывшего подпольного миллионера сузился до размеров маленькой смрадной камеры, населенной исключительно убийцами, бандитами, хулиганами, угонщиками и крадунами. И мир этот был ужасен… В свои тридцать девять лет Голенков даже не подозревал, сколь богатой может оказаться уголовная мысль, если речь идет о наказании бывших сотрудников МВД.