Майкл Коннелли - Блондинка в бетоне

Босх молчал. Стало быть, Бреммер останется в живых. Сначала он даже не знал, что и подумать, но потом понял, что вполне может примириться с этой сделкой. Его все время беспокоило, что этих женщин так никогда и не найдут – вот почему он навестил Бреммера в тюрьме в тот день, когда ему были впервые предъявлены обвинения. Независимо от того, есть ли у жертв родственники, которых это заботит, ему не хотелось оставлять их тела где-то в неизвестности.

Это неплохая сделка, решил Босх. Бреммер останется в живых, но по-настоящему жить он не будет. Может, для него это даже хуже, чем газовая камера. «И это будет только справедливо», – думал он.

– Во всяком случае, – сказал Эдгар, – я решил, что тебе захочется это узнать.

– Ну да.

– А знаешь, все это очень странно. Бреммер – это еще удивительнее, чем Мора. Подумать только – репортер! И ведь я был с ним знаком!

– Ну, положим, с ним многие были знакомы. В сущности, никто никого по-настоящему не знает, даже если считает иначе.

– Угу. Пока, Гарри!

В конце дня он стоял на заднем крыльце, прислонившись к новым дубовым перилам, смотрел на ущелье и думал о черном сердце. Его биение было таким сильным, что влияло на пульс целого города. Он понимал, что в его жизни всегда будет слышаться этот подспудный ритм, эта, как говорят музыканты, каденция. Бреммера навсегда упрячут в тюрьму, но вскоре на его место явится кто-нибудь другой. И так до бесконечности. Черное сердце никогда не бьется в одиночку.

Закурив сигарету, он думал о Хани Чандлер, стараясь вытеснить из памяти образ ее истерзанного тела. Чандлер, выступающая в суде, – именно такой она навсегда останется в его воспоминаниях. Ее ярость была такой чистой и яркой – словно голубое пламя спички, готовой вот-вот сгореть дотла. Даже когда эта ярость обрушивалась на него самого, Босх все равно относился к ней с уважением.

Он вспомнил стоявшую возле суда статую – символ правосудия, но никак не мог вспомнить, как же ее зовут. Замурованная блондинка – так, кажется, назвала ее Чандлер. Наверно, даже в самом конце – в эти последние минуты ее жизни – Чандлер по-прежнему думала о справедливости. А ведь справедливость неразрывно связана с надеждой. Оставалась ли у нее хоть какая-то надежда? Он верил, что оставалась. Словно чистое голубое пламя, она и сейчас еще не гасла и по-прежнему жгла. «Наверное, именно эта надежда и позволила ей победить Бреммера», – думал Босх.

Он не слышал, как Сильвия вошла в дом. Лишь когда она вышла на крыльцо, он поднял глаза и едва не бросился ей навстречу, но вовремя сдержался. На ней были голубые джинсы и синяя рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани, которую он подарил ей на день рождения. Это был хороший признак. Вероятно, она приехала сюда прямо из школы: занятия там закончились всего час назад.

– Я звонила тебе на работу, и мне сказали, что ты в отгуле. Вот я и решила, что заеду посмотрю, как ты здесь живешь. Насчет того дела я старалась быть в курсе.

– У меня все прекрасно, Сильвия. А у тебя?

– Великолепно.

– А у нас?

Она слегка улыбнулась.

– Что-то вроде наклейки на бампере «А как я вожу?»… Гарри, я не знаю, как у нас. Наверно, потому я и здесь.

Наступило нелегкое молчание. Сильвия упорно смотрела куда-то в сторону ущелья. Смяв сигарету, Босх бросил ее в стоявшую возле двери старую банку из-под кофе.

– Смотри-ка, новые подушки!

– Угу.

– Гарри, ты должен понять, почему мне понадобилось побыть одной. Это…

– Я понимаю.

– Дай мне закончить. Я столько раз повторяла это про себя, и теперь хочу, чтобы ты меня услышал. Я просто хотела сказать, что мне, нет, нам будет очень трудно продолжать наши отношения. Нам будет трудно с нашим прошлым, с нашими тайнами и прежде всего с тем, что ты приносишь домой…

Она замолчала, но Босх ждал продолжения – он знал, что она еще не договорила.

– Я понимаю, что не должна тебе об этом напоминать, но я уже прошла через все это с человеком, которого любила. На моих глазах дела шли все хуже и хуже – и ты знаешь, чем это закончилось. Мы оба испытали много боли. Поэтому ты должен понять, почему мне понадобилось сделать шаг назад и немного поразмыслить об этом. О нас.

Он согласно кивнул, но она этого не видела. То, что она на него не смотрела, беспокоило его больше, чем ее слова. Правда, он и сам не мог заставить себя заговорить – просто не знал, что сказать.

– Тебе пришлось очень много бороться, Гарри, я имею в виду, в твоей жизни. Ты ведь коп. Но несмотря на весь этот груз, у тебя есть и очень хорошие стороны. – Она посмотрела на него: – Я люблю тебя, Гарри. И попытаюсь сохранить это чувство, потому что оно – лучшее, что есть в моей жизни. Лучшее из всего, что я знаю. Я понимаю, будет трудно, и все-таки судьба может повернуться к лучшему. Кто знает?