Сергей Кусков - Художник

На стене белел прямоугольник с красной надписью внутри: "ОСТОРОЖНО, СОСУЛИ". Упершись в нее взглядом, Фролов несколько секунд остолбенело соображал, что бы это значило, потом понял и посмотрел вверх.

Да, пожалуй, автор не преувеличивал, скорее наоборот. Слово "сосульки" здесь было явно неуместно, да и "сосули" не очень, разве что "сосулищи". Айсберг, потопивший "Титаник", Гималаи пиками вниз – вот что нависало на краю крыши, прямо над головой следователя. Ледник с тремя зубцами, средний метра полтора длиной, крайние поменьше, и концы у всех едва ли не острее того лома, что убил прапорщика Гормило.

С большого зубца сорвалась капля, щелкнула следователя по плечу, брызги ударили по щеке.

Фролов отошел от опасного места к дальнему углу дома и встал у журнального киоска, лениво размышляя о том, как будет это слово в единственном числе. Сосуля или сосуль? А сосуль – это она или он?

Ермакова он заметил, когда тот уже сходил с крыльца. Художник направлялся к дому, как и рассчитывал Фролов. Следователь чуть расставил ноги, наполовину расстегнул "молнию" на куртке и, засунув туда руку, нащупал рукоятку пистолета.

Ермаков заметил следователя, когда между ними остался торец пятиэтажки, слегка замедлил шаги, и тогда Фролов сам пошел ему навстречу, на ходу вытаскивая пистолет из кобуры.

Время сжалось, а воздух стал плотным и вязким. Он сковывал каждое движение, следователю приходилось рвать его слои, чтобы идти вперед, чтобы вытащить пистолет, сдвинуть флажок предохранителя, а потом взвести большим пальцем курок, – а стрелять самовзводом было вообще немыслимо. При самовзводе усилие на спусковом крючке увеличивается, отчего сбивается прицел, и это при нормальном-то сопротивлении воздуха; а что будет при таком, как сейчас?

Увидев пистолет, художник изменился в лице, потом его выражение вдруг снова изменилось, он закричал что-то, вытянув руку в сторону следователя. Люди вокруг тоже закричали, показывая на Фролова, а он шел вперед, продираясь сквозь воздух и крики, вытягивая руку, целясь и повторяя про себя, как заклинание: первую пулю в корпус – чтобы остановить! Вторую тоже в корпус – чтоб упал! Упадет – подойти вплотную, и третью в голову, чтобы насмерть!

Удар по голове он почувствовал, но осознать не успел. Сорвавшийся с крыши айсберг пробил средним зубом шапку и череп и пошел острием дальше, вглубь тела. Два крайних зуба Фролов уже не почувствовал. Просто мир стремительно повернулся – он даже не сообразил, в какую сторону, – а потом исчезло все, и сам он тоже исчез. Склонившегося над ним Ермакова он уже не увидел.

Снаружи все выглядело почти пристойно: упал себе человек и лежит – сейчас "скорая" приедет, поможет. Глыба льда, сорвавшаяся с крыши, валяется чуть в стороне, вроде она тут и ни при чем, пистолет тоже; и не сразу разглядишь, что длинный и острый, как пика, "сосуль" не за воротник заткут, а торчит из пробитого черепа. Но Ермаков, глядя на Фролова, непонятно каким чувством ощущал, что никто уже не поможет, и торопился сказать, что хотел сказать, пока следователь мог еще видеть и слышать его. Он, захлебываясь, говорил, почти кричал, что больше пальцем не тронет ни человека, ни собаку, ни даже голубя; что он уже выбросил всю чайную бумагу и, как только придет домой, отдаст Пете тестер – починять утюги и электроплитки, – выльет электролит, а бумажку с рецептом изорвет и выкинет; что он забудет треклятый рецепт, даже если для этого придется допиться с Петей до белой горячки!..

Он говорил, а Фролов смотрел на него невидящими глазами, лицо его бледнело и приобретало какое-то новое, умиротворенное выражение, а на снегу под ним быстро расплывалось большое розовое пятно.

Конец

(c) С. Кусков. Февраль 2006 г.