Дон Уинслоу - Жизнь и смерть Бобби Z

Ну и вонища же, морщится Джонсон, несет дерьмом, хоть нос затыкай. Интересно, когда в последний раз хозяева наливали бензин и бросали спичку в дыру маленького сортира, приткнувшегося возле бара?

Джонсон пинает сапогом одного из индейцев, спящих на полу.

– Где Рохас? – спрашивает Джонсон.

Малорослый индеец смотрит на него снизу вверх, бессмысленно моргая.

Бог ты мой, думает Джонсон, да ведь эти парни, если мерить по его шкале, стоят на самой нижней ступеньке эволюции! Если считать, что наверху белые (а так и есть, черт побери), на втором месте, сильно отступая, – мексиканцы, а на третьем – кауилья, то даже трудно определить, куда же поместить этих маленьких коричневых ребят.

Они из совсем крошечного племени, и то ли сами забыли его название, то ли не желают его никому сообщать. Такая, черт побери, разнесчастная людская общность, что им приходится прятаться от собственного убожества. Ускользать в дымку мескалина, в запахи клея и аэрозольных красок. В итоге они не пригодны ни к какому занятию – кроме выслеживания.

Они умеют брать след получше койотов, вот почему Джонсон забрался сюда. Ему нужно отыскать Рохаса.

Настоящее имя у него – Лобо Рохас, Красный Волк, в честь того маленького мексиканского волчка, которого в этих местах практически полностью истребили. По весне эти паршивцы – сущая смерть для телят, так что хорошо, что местные ранчеры почти всех волчков успели перестрелять, до того как вмешалось ЭПА, Агентство по защите окружающей среды.

Короче говоря, Джонсон считал, что Рохас выбрал себе удачное имя, потому что среди всех сколько-нибудь прямоходящих существ не сыскать другого такого же сволочного маленького убийцы.

– Рохас – он где? – требовательным тоном спросил Джонсон.

– Сзади, – каркнул мужчина. Глаза у него косили, а рот был обведен бледным кольцом золотой краски. Золотую краску они любят вдыхать больше всего, а почему – неизвестно.

Сзади.

Джонсон вынул пистолет из кобуры и пинком открыл дверь в маленькую заднюю комнату.

Рохас скатился с женщины, на которой лежал, и приземлился на ноги. Свой чертов большой нож он прятал, как всегда, у ребер, чтобы никто не мог выбить его ногой из рохасовой руки.

Глаза у него были опухшие, налитые кровью, но при этом – черные как уголь, и так же ярко горели.

Да-а-а, думал Джонсон, глядя, как голый коренастый индеец направляет на него нож, Рохас проснулся сердитым.

Джонсон большим пальцем взвел курок и прицелился в квадратный лоб индейца.

– Если плюнешь в меня, ты, недоносок, – предупредил Джонсон, – разнесу тебе башку.

Этот Рохас любит плеваться, если его разбудить.

– А я отрежу тебе яйца и скормлю этой шлюхе.

– Сдается мне, она пропустила не так много трапез, – заметил Джонсон. – Ты уверен, что она голодная?

Женщина мирно спала, не потревоженная их перебранкой.

– У меня есть для тебя работа, – сказал Джонсон.

Рохас покачал головой:

– Я сейчас пью и трахаюсь.

– Мне нужно, чтобы ты кое-кого выследил.

Рохас пожал плечами.

Для этого он им всегда и нужен. Если какой-нибудь беглец удирает в пустыню и его не могут найти, идут к Рохасу. Или если кто-то из «койотов» вдруг поумнеет, обоснуется в их части пустыни и начнет перехватывать их беглецов, они высылают туда Рохаса.

И Рохас находит этого «койота» и насаживает его голову на шест из мескита.

Чтоб другим неповадно было.

– Хочешь ее трахнуть, Джонсон? – спросил Рохас. – Можешь.

– Нет, не думаю, что я бы смог, – ответил Джонсон. – Давай, накинь на себя что-нибудь, след остывает.

– Это для тебя он остывает, Джонсон. Не для меня.

– Да-да-да. Пошли.

– Я бы лучше потрахался.

– Я бы тоже, – ответил Джонсон. – Но меня там дожидается один милый дружок, который убил уже трех моих кауилья.

Джонсон рассчитывал, что Рохас от этих слов заведется. Не потому что захочет отомстить за кауилья, а потому что ему захочется показать: он может то, чего не могут они.

Рохас – это личность.

– Мне плевать, – сказал Рохас. – Я пьяный.

– Ты родился пьяным.

– Моя мать, это она была пьяная.

– Иначе бы она сделала аборт и не стала бы тебя рожать.

Что да, то да: Рохас – сущий урод. Приземистый, с плоским носом, глаза слишком широко расставлены. Кисти и ступни – как звериные лапы.

И, черт возьми, этот нос славится звериным обонянием.

– Или мне тебя пристрелить? – спросил Джонсон.

– Ты слишком медленный, чтобы меня пристрелить, – ответил Рохас, и Джонсон заметил, что он слегка отвел нож назад, словно готовясь броситься.