Александр Ольбик - Падение черного берета

Заглянул в паспорт. Шмыгнул носом, не зная, куда деть руки и глаза. Однако все три документа уверенно засунул во внутренний карман ветровки, висевшей на спинке стула.

— Теперь ты коренной москвич…Анатолий Иванович Карпенко, — сказал с улыбкой

Брод, — Можешь лететь на все четыре стороны.

— И чем я тебе за это обязан?

— Перестань, кто кому обязан, это еще большой вопрос… У меня освободилась одна штатная единица, если не возражаешь, можешь у меня поработать. Правда, день ненормированный, оплата почасовая и плюс премиальные за риск. Молоко за вредность будешь покупать за свой счет…

Когда Брод улыбается, у него на лбу кожа туго натягивается и становится гладкой, словно отутюженной.

— А если я твое предложение не приму, эти ксивы заберешь назад?

— Ты не спеши. У тебя есть время обдумать, но независимо от этого, я попрошу тебя завтра съездить с Николаем в одно место. В дороге хорошо думается, но я тебе, Мцыри, честно скажу — я хотел бы, чтобы ты мое предложение принял.

— А мне, собственно, выбирать особенно не из чего и, возможно, мы с тобой договоримся.

— Вот это то, что мне надо. А теперь, Серго, давай выкладывай, как ты оказался в Москве и что ты делал на Рижском вокзале?

Во время рассказа Брод реагировал отдельными репликами и наводящими вопросами типа: "Сколько дней рыли подкоп?" или недоверчивым: "И все 96 человек дали деру в одну ночь?" Иногда в его словах сквозило ирония, которая, впрочем, сменялась сочувствием, а порой и состраданием. Когда Карташов кончил говорить, Брод с сожалением сказал:

— У нас в Латвии есть деловые интересы, жаль тебе нельзя там показываться…

— Даже с такими документами?

Вечером к нему зашел Николай и сказал, чтобы он спустился вниз. Там уже находился Брод, сидящий в кресле напротив телевизора.

— Садись, Мцыри, послушаем, что о нас будут говорить, — Брод указал рукой на рядом стоящее кресло.

И действительно, к концу «Вестей» диктор рассказала о криминальных разборках. На экране, крупным планом, возникло элегантное здание Рижского вокзала и голос за кадром прокомментировал: "Вчера, среди бела дня, двое неизвестных пытались застрелить спускавшегося по этой лестнице неизвестного человека, выходящего из пункта обмена валюты. Однако его охранник убил одного из нападавших, а другого нападавшего оглушил бутылкой с пивом какой-то посторонний и до сих пор тоже не установленный человек. К слову сказать, этот же человек помог жертве нападения и его раненому охраннику сесть в машину и скрыться с места происшествия. По факту разбойного нападения возбуждено уголовное дело, ведется расследование".

Затем видеокамера наехала на зелено-белый фасад вокзала и Карташов увидел отчетливые следы от пуль. Огромная витрина была забита куском фанеры. Через мгновение на экране появились два фоторобота. Первый, по мнению уголовного розыска должен соответствовать человеку, на которого было совершено нападение, а второй — тому, кто помог жертве уносить ноги.

Брод прокомментировал:

— Вот после этого и скажи, что наша милиция не умеет работать. Эти фотороботы похожи на нас так же, как оглобля на удочку.

— Не скажи, меня они схватили более или менее правдоподобно, только слишком пышные усы пририсовали…

— Потому что ты на вокзале долго ошивался и тебя могли видеть сразу сто человек…

— Это скорее всего работа спекулянтки, которая приставала с билетами. Дешевка щербатая…А почему нет фоторобота третьего, того, кто с твоим кейсом оторвался на девятке? Тип с бородавкой на щеке…

— Долго им придется искать иголку в стоге сена, тем более, если ее там нет. Иди, Мцыри, и спокойно отдыхай. Это хорошо, что этот фильм про себя мы с тобой увидели…

— Но для тебя было бы лучше, если бы еще сказали, кто тебя пытался расконторить.

— Это дело времени, Бог не фраер, он шельму метит.

Ближе к ночи у Карташова разболелся желудок. Словно кол вбили в правое подреберье. Он порылся в карманах и достал упаковку «Викаира». Заодно принял снотворное, которое однако оказалось бесполезным.

Он лежал с открытыми глазами и мысли, словно цветные бабочки, перелетали с одной веточки воспоминаний на другую.

Утром его разбудил Николай.

— Примерь, — сказал он и кинул на кровать темный костюм. Рубашка с галстуком уже лежали на кресле. Кожаная куртка — на стуле.

— Одну минутку, только сполоснуть, — он привык утро начинать с холодного душа. Сорочка оказалась немного узкой в плечах, зато костюм пришелся в самую пору.