Сергей Донской - Наркомент

По пути я не встретил никого, если не считать пьянчужки, мочившегося за углом, да бродячей своры мелких дворняжек, проводивших меня пронзительным тявканьем. Дверь в центр оказалась гостеприимно распахнутой настежь. Я осторожно вошел и, не обнаружив признаков посторонннего присутствия, поспешно заперся изнутри.

– Серега!

Мне ответила тишина. Только телефон звонил не умолкая, надрывался тоненько в углу. А еще ровно гудело оборудование, исправно гоняя фреоновый холод по своим изогнутым трубкам. Я подошел к щиту и отключил электричество. Когда в помещении не горел свет, снаружи даже ясным днем почти ничего нельзя было разглядеть сквозь годами не мытые стекла и вязь сплошной решетки, простирающейся из одного конца зала в другой. Я убедился в этом на собственном опыте, когда, забыв ключи, пытался определить, присутствует ли помощник на рабочем месте. Куда же он подевался теперь?

– Сергей!

Ответа я опять не дождался. И перестал надеяться на него, когда увидел разбросанные Серегины ноги в противоположном конце зала. Не мог же он просто так улечься на цементный пол за массивным португальским столом для приготовления пиццы! Случилось что-то плохое. После посещения своей прежней квартиры я уже не верил ни во что хорошее.

Я тупо глядел на деревянную обшивку монументального стола, на ноги, высовывающиеся из-за нее. Подошвы были обращены носками вверх, значит, Серега лежал на спине. Отключенное оборудование не холодило, но меня бросило в озноб. Я примерно представлял себе, какой очередной сюрприз меня ожидает.

Телефон назойливо нарушал царящую в зале тишину. Замолкал на несколько секунд, и все начиналось сначала. Стараясь не обращать на него внимания, я медленно направился к лежащему телу, и каждый мой очередной шаг был чуточку короче предыдущего.

Идя по цементному полу, разбитому на квадратики, я на мгновение представил себя пешкой, продвигающейся навстречу неотвратимой гибели.

Каждый квадратик был тридцатисантиметровым – зная это, мы с Серегой без труда вычисляли размеры любого оборудования. Так вот, стол для пиццы, под которым примостился мой помощник, занимал тринадцать таких квадратов, то есть был почти четыре метра в длину. Он был тщательно упакован, но я отлично знал, что представляет собой этот кулинарный агрегат: сплошной мрамор, нержавеющая сталь, специальный пресс и встроенный холодильник. 500 килограммов с лишним. И вся эта махина стояла на том месте, где должна была находиться Серегина голова.

Я стоял над безжизненным телом, смотрел на маленький ручеек крови, набежавший из-под стола, и никак не мог оторвать от него застывший взгляд. А когда это у меня получилось, я понял, что кровь – не самое плохое зрелище на земле. Потому что штаны на Сереге были приспущены. А его успели какое-то время попытать перед смертью. Когда я сообразил, что за обгорелый черный стручок находится перед моим взором, я поспешно закрыл глаза.

Напрасно они его мучили и совершенно зря убили, тоскливо думал я. Серега ничего не мог рассказать по поводу золотистой «Текны», он вообще был здесь ни при чем.

За один день мне довелось полюбоваться двумя трупами, и оба убитых были отчасти на моей совести. Очень может быть, что осознание этого факта могло бы серьезно травмировать мою психику. Но следующим на очереди был я сам, поэтому по-настоящему ужаснуться я не сумел. Моя душа словно заледенела. Судорожно работала только голова. И она приказывала мне действовать, а не ждать в оцепенении смерти.

Четко повернувшись на сто восемьдесят градусов, я пошел прочь от остывающего тела. Шагал я механически, как робот. А внутри меня разрабатывалась программа ближайших действий.

– Куда едем, командир? – лихо осведомился молодой водитель новехоньких «Жигулей» шестой модели.

Его величали Лехой. Ему явно нравилось катать меня, он быстро привык получать вознаграждение за каждый этап пути, и вид долларовых купюр действовал на него возбуждающе.

– Новотроицк знаешь? – осведомился я строго.

– Это тридцатник, – заявил Леха, не раздумывая.

– Баксов? – возмутился я.

– Километров. А долларов – в два раза меньше, командир.

Он упорно называл меня командиром. И мне отчего-то представился тот самый бедолага из песни, который шел под красным знаменем, оставляя за собой кровавый след на сырой траве. Какой уж там бой в подобном состоянии! Хоть ложись да помирай. Cтряхнув с себя унылое оцепенение, я решительно распорядился: