Ирина Арбенина: Черное солнце

— Да. Он сказал мне: «Исключено. Я ни на секунду, пока она была в доме, не упускал ее из поля зрения…»

— Именно так и сказал?

— Да.

— И вы все равно думаете, что она его отравила?

— Да нет… Не думаю. Как бы она могла это сделать? Насколько я поняла, ее визит был очень кратким. Они не пили и не ели. Судя по всему, муж не предложил ей даже выпить. Не могла она его отравить! Ума не приложу, что случилось! Что она с ним сделала? Но что она с ним что-то сделала — в этом я уверена на сто процентов.

Пока Аня и Гец разговаривали, машина между тем съехала с автобана и покатила среди желтеющих полей, по столь же идеально ровной, без изъянов, как и автобан, проселочной дороге.

— Так что же все-таки с вашим первым предположением — насчет отравления? Его кто-нибудь проверял?

— Знаете, здесь полиция работает крайне тщательно… И вообще — знает свое дело. Не было зафиксировано никаких признаков отравления.

Но его болезнь! Аня, голубушка, это выглядело как библейское наказание… Температура, озноб, лихорадка…. На третий день отказали почки…

«Что она сделала с тобой?» — кричала я.

«Я не знаю, — сказал он. — Если только…»

Инна замолчала.

— Если только — что? — спросила Аня.

— Это были его последние слова, которые он смог произнести, пока был в сознании. Он не закончил фразы. Гене было всего сорок пять лет…

— Я сожалею, Инна…

— Диагноз — Микки!

— Да?.. Это удивительно.

— Еще бы! Мы ведь живем не в глухомани какой-нибудь, сами понимаете, а Микки — не заразный суслик… Это исключается. Линибург — стерильный город, а человек умирает.

— Непостижимо!

— В стерильной цивилизованной среде! Да, на ровном месте, ни с того ни с сего…

Инна остановила машину возле своего дома.

— Если не считать появления гостьи… — уточнила Светлова.

— Да…

— Вам удалось ее рассмотреть? — спросила Аня.

— В светлой.., почти белой куртке с капюшоном….

Довольно бесформенной… Словом, толком я ее и не видела… Только со спины, когда она уже вышла из наших дверей и уходила по улице… Вон туда…

И Инна Гец показала рукой вдоль тихой, нарядной, словно «пряничной», улицы Линибурга.

Аня раздвинула тяжелые шторы в домашнем кабинете врача Геннадия Геца и стала бродить по комнате, рассматривая книги, картины, бумаги на столе… Во всем здесь чувствовалась благоприобретенная немецкая точность и любовь к порядку, супераккуратность, что ли.

Светлова заглянула в темное нутро камина и поняла, почему Инна Петровна так настоятельно подчеркивала, что она ни разу со дня смерти мужа не разводила здесь огонь… Среди хлопьев пепла были различимы какие-то обгоревшие листки…

И Анна сделала все так, как советовал ей делать друг, капитан Дубовиков, обучивший ее когда-то из сострадания к юношескому дилетантизму нехитрым криминалистическим приемам.

Впрочем, особого искусства тут и не понадобилось. Конверт, который швырнули в камин, когда огонь уже, по всей видимости, погас, почти не обгорел.

Может быть, его бросили в пламя потом — вдогонку письму? Оно сгорело, а конверт не успел, не хватило огня…

Конверт был цел. Но пуст. И он был из Амстердама, помеченный датой — кануном смерти Геца.

Разумеется, Инна могла бы и сама извлечь его из камина. Но, очевидно, поначалу, когда на нее свалилось неожиданное горе и хлопоты о похоронах, ей было не до того.

А потом, отойдя от первого шока, она после долгих размышлений и сомнений все же решила заказать расследование.

Стало быть, все должно быть честь по чести… Как это обычно бывает: «Вы ничего не трогали на месте преступления?» — "Что вы, что вы! Мы в курсе…

Мы — ничего, все как было, так и осталось".

Кроме этого конверта и рассказа Инны Петровны о визите некоей странной дамы в белой куртке — больше ничего.

Дама в белом… Считай, женщина в белом! Просто Уилки Коллинз, да и только!

Так вот, кроме этого визита и конверта, собственно говоря, больше никаких зацепок.

Но конверт — с адресом. И, значит, есть куда двигаться. Возможно, адрес не имеет никакого отношения к смерти Геннадия Геца. А возможно…

В любом случае, не побывать в Амстердаме, имея шенгенскую визу, невозможно.

Аня вышла на ночную улицу Линибурга подышать.

Пряничный городок, как и полагается порядочному немцу, в одиннадцать вечера уже исправно спал. Аня прошла по безмолвной улице и, вдруг улыбнувшись, замедлила шаги. Из пряничного домика с опущенными ставнями, возле которого она остановилась, доносилось могучее бюргерское похрапывание…