Роберт Крейс: Правило двух минут

Он присел на краешек кровати, порылся в бумажнике, где лежали номера телефонов, и позвонил Гейл Манелли.

— Это Холмен. Я у себя.

— Макс! Мне так жаль твоего сына. Как ты?

— Еще не знаю. Мы, в общем-то, не были близки.

— Но он же твой сын.

Повисла пауза: Холмен не знал, что сказать.

— Просто надо собраться, — наконец вымолвил он, потому что знал: Гейл ждет ответа.

— Вот и правильно. Ты прошел долгий путь, и сейчас не время отступать. Ты уже говорил с Тони?

Она имела в виду нового начальника Холмена — Тони Гилберта из компании «Хардинг». Последние два месяца Холмен подрабатывал у него, готовясь к полной занятости, которая должна была начаться с завтрашнего дня.

— Нет еще. Я только вошел. Уолли возил меня в Чэтсуорт.

— Знаю. Я недавно с ним говорила. Тебе хоть что-нибудь объяснили?

— Там ничего не знают.

— Я слушала новости. Это просто ужас, Макс. Мне так жаль.

Холмен оглянулся по сторонам, но не увидел ни радио, ни телевизора.

— Надо бы мне тоже послушать.

— Ты хоть не зря съездил? Как к тебе отнеслись?

— Сносно.

— Ладно, а теперь послушай: если из-за этой истории тебе понадобится парочка выходных, я смогу все уладить.

— Лучше загружу себя работой. Помогает отвлечься.

— Если передумаешь, скажи.

— Знаешь, я еще хочу успеть в отдел транспортных средств. Уже поздно, а я не в курсе, хорошо ли ходят автобусы. Собираюсь вернуть права, чтобы снова сесть за руль.

— Ладно, Макс. Знай, что можешь звонить мне в любое время. У тебя есть мой рабочий телефон и номер пейджера.

— Слушай, я действительно хочу успеть в отдел.

— Мне жаль, что твоя новая жизнь начинается с такого несчастья.

— Спасибо, Гейл. Мне тоже.

Когда Гейл наконец повесила трубку, Холмен взял пакет с одеждой. Отодвинув лежавшие сверху рубашки, он вытащил фотографию сына. Внимательно вгляделся в лицо Ричи. Холмену не хотелось, чтобы на снимке остались дырки от кнопок, поэтому он смастерил рамку из обрезков кленовых досок в столярной мастерской Ломпока и приклеил карточку столярным клеем к куску картона. Иметь стекло заключенным не полагалось. Его слишком легко превратить в оружие. Осколком можно убить себя или кого-нибудь другого. Холмен поставил карточку на столик между двумя уродливыми стульями и спустился в холл, к Перри.

Тот сидел, откинувшись в кресле, — так, словно ожидал Холмена.

— Запирайте дверь, когда уходите, — сказал Перри. — Я слышал, вы оставили ее открытой. Не похоже на человека из ОИЦ. Если не будете закрывать за собой, у вас могут украсть вещи.

Холмену такое и в голову бы не пришло.

— Спасибо, что подсказали. После стольких лет забываешь.

— Понимаю.

— Послушайте, мне нужны полотенца.

— Неужели я не оставил?

— Нет.

— В кладовке смотрели? На полке?

Холмен не стал выяснять, почему полотенца должны висеть в кладовке, а не в ванной.

— Нет, я не подумал туда заглянуть. Потом проверю. Хотелось бы и телевизор тоже. Не могли бы вы мне помочь?

— У нас не идет кабельное телевидение.

— Просто телевизор.

— Может, я найду, если поищу. Телевизор обойдется вам в восемь долларов в месяц плюс шестьдесят долларов залога.

На черный день у Холмена оставалось совсем немного. Он еще мог позволить себе тратить лишних восемь долларов в месяц, но вот сумма залога больно била по карману. Он собирался распорядиться этими деньгами иначе.

— Немаленький у вас залог.

Перри пожал плечами.

— А если вы запустите в него бутылкой, мне что, нести убытки? Послушайте, я знаю, что это много. Сходите в какой-нибудь магазин уцененных товаров. Подберите себе новенькую игрушку за несчастные восемьдесят баксов. Их делают в Корее — рабский труд, — а потом продают за гроши. Сначала выйдет чуть подороже, но зато не придется постоянно платить за аренду, и изображение лучше. На всех старых нечеткая картинка.

У Холмена не было времени покупать корейский телевизор.

— Вы вернете мне шестьдесят долларов, когда я отдам ящик обратно? — спросил он.

— Конечно.

— Ладно, грабьте. Как только обзаведусь своим, сразу отдам.

— Как хотите, будет вам телевизор.

Холмен зашел в соседний магазин купить номер «Таймс». Там же он взял пакет шоколадного молока и стал читать статью об убийстве, стоя посередине тротуара.

Старшим из погибших офицеров был двадцатишестилетний сержант Майк Фаулер. У него остались жена и четверо детей. Офицеры Патрик Мэллон и Чарлз Уоллес Эш отслужили шесть и восемь лет соответственно. Жена Мэллона теперь вдова с двумя маленькими ребятишками. Эш был холостым. Холмен стал разглядывать их фотографии. Фаулер — тонкие черты лица и белая, как бумага, кожа. Мэллон — смуглый, с широким лбом и крупными, грубыми чертами. Эш — его полная противоположность: щеки как у бурундука, редкие, почти бесцветные волосы и нервный взгляд. Последним шел снимок Ричи. Холмен никогда не видел взрослых фотографий сына. В наследство от отца мальчику достались худое лицо и тонкие губы. Холмен смотрел на сына и видел в его глазах ожесточение, словно исковерканная жизнь поставила на парне клеймо. Холмен вдруг разозлился на себя и почувствовал груз ответственности. Он сложил газету так, чтобы не видеть фотографии Ричи, и продолжил читать.