Б. Седов - Знахарь. Путевка в «Кресты»

Итак, все верхние спальные места были заняты. Были заняты места и под нарами. Из тех, кто ждал своей смены, кто-то варил чифир, кто-то чинил какую-то одежонку, кто-то читал, но в основном братва, сбившись в кучки, просто травила байки.

По всему пространству было развешано на просушку выстиранное тряпье, и из-за этого камера казалась меньше, по крайней мере, в два раза. В углу у двери я обнаружил за куцей занавесочкой самый обычный, чистый, как в платном общественном туалете, унитаз с самодельным фанерным рундуком. Рядом — проржавевшая мойка и медный кран, который можно смело сдавать в антикварную лавку.

Я отогнал от умывальника невзрачного доходягу, стиравшего драные до невозможности, наверное, единственные трусы, скинул с себя футболку и, сжавшись от холодной воды, помылся до пояса. Ниже я не решился. Надо будет спросить у Бахвы, как здесь попадают в баню? И выяснить, кому сдавать в стирку вещи? М-да, похоже, что в первые же часы пребывания здесь я успел обнаглеть до предела. Но, как бы это мне не претило, без наглости здесь не прожить. Наглым дорога, наглым почет. Это закон. И никуда от него не деться.

Я вернулся в свой угол, обратил внимание, что за нами со стола убирает толстый седой мужичок — наверняка тот, которого Бахва назвал Корваланом, когда распоряжался накрывать нам обед. Потом я перевел взор на устраивающегося спать смотрящего:

— Как себя чувствуешь?

— Полный ништяк, — радостно ухмыльнулся он. — Ты бы, Коста, печень мне еще подлечил.

— Что, болит?

— Дает себя знать иногда, — пожаловался Бахва. — Вот поспишь, я тебе расскажу.

Я кивнул:

— Катит. Расскажешь. Подумаем, что можно сделать в здешних условиях.

— Там наверху Папаша тебе подушку оставил. И одеяло. Пользуйся на здоровье. А простыней здесь, братишка, не держат, — ухмыльнулся смотрящий. — Не на курорте.

— Ничего, не принцесса, — сказал я и полез по удобной лесенке на свой верхний этаж. И впервые за последние четыре дня понял, что смогу поспать в почти человеческих условиях. Если, конечно, не брать в расчет постоянный свет, влажную вонючую духоту, гул голосов, отсутствие постельного белья, узость постели и отсутствие бабы под боком. Да если бы еще неделю назад кто-нибудь предложил мне поспать в условиях даже в десять раз лучше этих, я бы плюнул этому фантазеру в рожу!

Эх, и как же мы порой не умеем ценить того, что имеем!

К следаку меня вызвали на следующий день.

Опять был длинный путь по переходам и лестницам с руками, заложенными за спину, и постоянным тыканьем физиономией в стены. Но на этот раз я шел под конвоем с настроением не в пример лучшим, чем накануне, когда меня вели в неизвестность. Правда, и сейчас злодейка-судьба волокла меня незнамо куда, и я даже близко не представлял, что меня ждет в комнате для допросов. Мрачные пророчества Бахвы о том, что меня будут крутить по полной программе, засели огромной занозой у меня в голове, и как я не пытался, не мог заставить себя не верить смотрящему хотя бы наполовину.

— Заходи!

Я очутился в комнате, как две капли воды, напоминающей ту, какая была в ИВС. И даже Муха с Живицким встретили меня на тех же местах и в тех же позах. Прокурор сидел за столом, адвокат пристроился на неудобном стульчике у самой стены. «Они что, — подумалось мне, — всегда и везде ходят парой? Этакие друзья-любовнички? Ну и подсунули же мне доктора». [11] Доктор (уголовн.) — адвокакат

— Добрый день, гражданин Разин, — с улыбочкой произнес следак и указал глазами на стул. — Присаживайтесь.

— Добрый день, — в свою очередь скрипнул Живицкий.

Я им совершенно по-хамски ответил:

— Угу. Действительно, добрый. Вы, как всегда, правы.

Муха не обратил на мою иронию никакого внимания. Вместо этого безразлично спросил:

— Жалобы? Пожелания?

— Я хотел бы получить свиданку с супругой. Если нельзя — то хотя бы узнать о ней. И, может быть, получить, передачу.

— Ну почему же нельзя, — криво ухмыльнулся следак. — И свиданку можно, и дачку. Так? — Он вопросительно посмотрел на Живицкого, и тот поспешил согласно кивнуть головой. — Та-а-ак, Константин Александрович. Но скажу вам банальность: многое, очень многое, — он многозначительно поднял вверх указательный палец, — зависит oт того, как мы с вами поладим. А это мы сейчас и увидим.

И он вцепился в меня, как бультерьер.

А не желаю ли я изменить свои показания? A уверен ли я в том, что совершенно не знал Смирницкую? Как так может случиться, что, живя по соседству, не повстречал ее хоть один раз на улице? А зачем я стер все свои отпечатки у нее в доме, когда обнаружил хозяйку мертвой? Ах, я стер лишь отпечатки на дверной ручке, а внутри вообще ничего не ляпал руками? А почему не ляпал, чего я боялся? А чего боялся, когда избавлялся oт отпечатков на ручке? А почему у меня была такая крамольная мысль — не сообщать ничего о найденном трупе? А знал ли я в тот момент, что подобное может преследоваться законом? А не решил ли я изменить свои первоначальные намерения и все-таки позвонить в милицию только тогда, когда понял, что меня зaметили выходящим из дома? А почему я мялся, не сразу отвечал на вопросы супружеской четы Ковальджи и явно был растерян при неожиданной и явно незапланированной встрече с ними? А знал ли я о наличии проема в ограде между моим участком и участком Смирницкой? Ах, не знал (с эдакой легкой ехидцей)… но как такое может быть, что человек, постоянно проживающий в некоем доме, не знает о том, что творится всего в двадцати метрах от окна его спальни? А как я могу объяснить то, что от моего дома к дому Смирницкой через проем в ограде протоптана в траве тропинка, заметная даже невооруженным взглядом? Ника-а-а-ак?!! Но тогда как я могу объяснить то, что на досках забора, обрамляющих проем, обнаружены две текстильных нити — одна из моего свитера ручной вязки, в котором, по свидетельству супруги, я очень любил ходить дома в холодное время: другая из моей красной фланелевой рубашки, которая была обнаружена на спинке стула у нас в гостиной? Кстати, на это есть уже заключение экспертизы.