Николас Фрилинг - Загадка белого «Мерседеса»

Картина Брейтнера была куплена в Брюсселе. Жила ли она там? Как-то не похоже, чтобы она встретилась со Стамом в Брюсселе — Стам никогда не забирался дальше. Дюссельдорфа. Ладно, увидим.

Надпись на лавке старьевщика поблекшей пурпурной краской на навозно-коричневом фоне гласила: «Антиквар и книготорговец. Продавец картин и реставратор». Надпись, бывшая здесь со времен Луи-Филиппа. Внизу шрифтом 1919 года было добавлено: «Домашняя утварь покупается и оценивается». И в окне были две засиженные мухами пожелтевшие карточки: «Золото и серебро покупается по наивысшим расценкам, оплата наличными», «Покупка одежды». На витрине были наклеены претендующие на остроумие изречения, выполненные вульгарным грубым шрифтом на розовых и нежно-голубых открытках. Одна из них спрашивала: «Если вы так умны, какого же черта вы не богаты?» Другая рекомендовала: «Замедлите перед брюнеткой, дайте задний ход перед блондинкой, резко затормозите перед рыжей». Ван дер Вальк подумал, что Шарль ван Дейсель не мог знать, как обходиться с такими людьми.

Внутренность лавки походила на все лавки подобного рода. Чучела ящериц глядели на скверные копии дрезденских чайников; кресла в стиле бурных двадцатых годов, покорившиеся и неудивляющиеся, оказались запихнутыми под бидермайеровский письменный стол, который в пору их беззаботной юности они находили комичным. Ему припомнилась восхитительная английская фраза, выражавшая ненависть, издевку и презрение: «Я и мертвым не хотел бы оказаться в одной канаве с вами». Теперь они оказались в одной канаве.

Окна были еще хуже. Розовые китайские драконы плотоядно глядели на мертвых фазанов; ашантийские маски, которые должны были быть мужественными и ужасными, лежали печальные и кастрированные на скверной копии секретера эпохи Регентства, сделанной в шестидесятые годы XIX века. Желтое блюдо для сыра казалось вырезанным из мыла и напоминало мертвую раздувшуюся корову. Сахарные щипчики с латунью, проглядывающей из-под дешевого потускневшего гальванопокрытия. Ярко-зеленая супница; отвратительный кувшин, белый и дряблый, покрытый растрепанными, расплывшимися розами — все было так уродливо, бесполезно, мерзко, что могло бы расстроить самый здоровый желудок. «Мой они, во всяком случае, расстроили, — подумал ван дер Вальк. — Не могу даже представить себе назначения девяти десятых этих предметов. Поглядите-ка на это, — оно для того, чтобы держать в нем перья павлина, или же чтобы мыть ноги?»

Владельцем лавки был худой, страдающий диспепсией мужчина в сером пыльнике. Его лицо было сложено в складки того же серого цвета, изношенные и грязные, как старое армейское одеяло. Волосы, руки, жалкие ботинки — все было таким же серым и пыльным.

Жена его была полной ему противоположностью. Крупная, неряшливая блондинка с необычайно белой кожей, которая никогда не знала солнца, дождя или ветра. Ее расплывшаяся фигура была втиснута в моложавое зеленое платьице; глаза у нее были большие, светлые и выпуклые. Она напоминала какое-то водяное создание, выбеленное, промоченное до белизны годами пребывания в глубоких соленых водах. Однажды, к огромному изумлению этого создания, оно было вычерпнуто и выброшено, покрытое своим первозданным илом, в центре Брюсселя. «Она может существовать, — подумал ван дер Вальк, — только в этой атмосфере тусклого аквариума».

В занавешенную затененную заднюю часть лавки почти не проникал свет, воздуха было еще меньше. Там и сидела эта чета, бесконечно попивая чай за скверным круглым столиком с инкрустациями из желтой меди, которые выпускали из бирмингемских мастерских во времена Индийского мятежа. А теперь он нелепо стоял в Брюсселе, вместо того, чтобы находиться в Челтенхеме. Мужчина, на его взгляд, совершенно окостенел; женщина перешла в жидкое состояние. Лицо ее напоминало баллон, наполненный стоячей мыльной водой, который, вероятно, стоял…

Он посочувствовал Шарлю. Здесь пахло ладаном, грязью и политурой для меди. Если эти люди зарабатывали на жизнь, то только с помощью мелких преступлений и еще более ничтожных пороков.

Женщина уставилась на него с какой-то оцепенелой складкой у рта, все еще мокрого от чая. Глаза у мужчины были острыми, брови походили на решетки в окне работного дома. Ван дер Вальк вошел с развязным видом и понизил голос до гнусного шепота.

— Книги есть?

— Конечно.

— Хорошие книги, знаете, — с перцем.

Маленькие глазки испытующе оглядели его.