Николас Фрилинг: Загадка белого «Мерседеса»

— Мне она тоже нравится, но этой пластинки я не знаю.

— Эта — великолепная.

— А вы знаете песенку об аккордеонисте? Ту, где она в конце кричит: «Прекрати»?

— Прекрати музыку. Да. Но это старая… Вы пьете? — спохватилась она, как будто немного устыдясь своей прежней грубости.

— Да. Но, к сожалению, я должен и о деле тоже поговорить.

— Наверное, вам иначе нельзя, — сказала она задумчиво.

Он предложил ей сигарету, которую она взяла и не выпускала изо рта, как мужчина. В центре комнаты все еще стоял концертный рояль с фотографией ее отца, снятого за работой. Внизу была подпись: «Фрейшитц — Вена». Очевидно, она любила отца. Хороший признак.

— «Фрейшитц», «Фигаро» и «Фиделио».

— Да, — сказала она с нежностью. — Знаменитая троица Эриха. А вы менее ограниченный человек, чем я думала. — Это прозвучало наивно.

Она наливала белое вино и делала это изящно; хорошая хозяйка, когда захочет. И двигалась она с достоинством и свободой, которые ему нравились. Вино было немецкое, совсем не сладкое, и это ему тоже было приятно.

— Хорошо, — сказал он искренне. — Вы знаете, вы ведь могли бы избежать этой неприятности. Блошиный укус, но теперь это досаждает. Эти вещи раздуваются. Они попадают в газеты и приобретают неестественную значительность.

— Меня оскорбили, — сказала Люсьена резко, — и эти мальчики, которые умеют себя вести, будучи итальянцами, возмутились. Разве это преступление?

— А, оскорбили, — сказал ван дер Вальк миролюбиво. — Вы обидчивы, мадмуазель, это ни к чему. Они просто дразнили итальянцев.

— Они говорили непристойности.

— Я могу понять, что вы не привыкли к ним, как, скажем, я. Если бы знали их лучше, вы бы поняли, что эти мальчишки всю свою жизнь испытывают потребность оскорблять людей, чтобы, как они думают, самоутвердиться. Да они просто не могут не возмущаться теми, у кого манеры и образование лучше, чем у них. Но воспринимать их всерьез — это уже просто ребячество. Они только этого и хотят: спровоцировать именно эту реакцию. Но то, что они ведут себя, как дети, еще не основание для того, чтобы вы так себя вели. Однако — эти трое юношей… Вы были с ними, почему — это меня не касается. Но теперь они попали в беду, во всяком случае — один из них. Я их еще даже не видел. Но там была какая-то игра с ножом.

— Этот глупый Нино, — с комичным, материнским выражением лица, — он же совсем еще мальчишка!

— Вот именно. Игры с ножницами или ножами опасны для маленьких детей. Полицейский поднимет шум из-за этого ножа, а судья, возможно, будет склонен отнестись к этому серьезно. Остальные двое будут просто оштрафованы на пару фунтов за драку, правда, им объяснят при этом, что если они окажутся замешаны еще в чем-нибудь, то разрешение на пребывание их здесь аннулируют. Это проще, понимаете ли, чем условный приговор или что-нибудь в этом роде. А подтекст таков: не показывайтесь на публике с голландскими девушками, это не одобряется.

Ее глаза метали искры.

— Я стараюсь делать именно то, что не одобряется! А на тех, кто не одобряет — я плюю.

Он засмеялся.

— О, как я согласен с вами, и как часто я говорил то же самое. Но беда в том, что это произошло в чужой стране. Нужно проявлять больше такта, чем у себя дома. А особенно в Голландии. Мы чувствительны; то, что прошло бы незамеченным во Франции или в Германии, здесь вызывает скандал. Мы мелочны и ограниченны; вам бы следовало это знать. К вам это, конечно, отношения не имеет, никто вам ничего не скажет. Может быть, судья несколько неодобрительно посмотрит на вас поверх своих очков.

— Потому, что я голландка.

— Досада, верно? Я сам это часто испытывал.

— Но я же в Голландии, я — дома. Никто не может мне указывать, с кем мне появляться на улице.

— Никто и не пытается, — миролюбиво сказал ван дер Вальк. — Я только высказываю предположение, очень осторожно намекаю, что если вы будете менее раздражительной, то вашим спутникам легче будет проявлять такт. Вы же умны, вы сами убедитесь в этом.

Она промолчала. Он изучал обстановку. Несколько дорогих вещиц, скорее всего — подношения. Энглеберт был блестящим, более того, известным музыкантом, которым восхищались. Немножко чересчур драматичным, пожалуй, чуть-чуть театральным. Но превосходным. Зарабатывал массу денег, но то, что легко нажито, легко и тратится. Великий охотник до женщин — с его-то красивой, яркой внешностью. Как это должно было отразиться на его дочери? Поймет ли она когда-нибудь, что вся эта возня с бабами придала музыке Энглеберта крошечный оттенок фальши, какой-то намек на неискренность? В изысканных рамках из крокодиловой и змеиной кожи было много фотографий женщин; повсюду — серебро, кожа, хрусталь. Богатая, игривая, довольно вульгарная атмосфера.