Павел Астахов - Квартира

Кныш обвел их непонимающим взглядом; он впервые услышал это слово.

— Какие еще раппены? Что за спагетти? Это сколько?

Конвоиры засмеялись в голос, и это совсем уже взбесило сенатора:

— Отвечайте! Я не понимаю! Какие раммены-раттены? Что это? Сто? Тысяча?

Следователь подал знак, и полицейские умолкли.

— Раппен — это, по-нашему, один сантим. Сто раппенов равны одному франку.

«Три раппена — ровно десять рублей! — мгновенно пересчитал сумму перевода Кныш. — Они что — издеваются? Кто в наше время такие переводы шлет?»

Но полицейский свою «лекцию» еще не закончил:

— Так что с вас еще и за конвертацию по сто франков, но эту претензию банк еще не сформировал. Получите в понедельник. Сами же договор подписывали.

Кныш залился густой краской и закрыл глаза. За каждый перевод в 10 рублей с него уже взяли порядка 100 долларов, а в понедельник, когда банковские клерки сформируют претензию по конвертации, возьмут еще столько же…

Так его не грабили никогда…

Собственно, опровергнуть Михаила Сергеевича было невозможно. Артему доводилось вникать в нюансы западных юридической и экономической систем, и он хорошо знал, насколько эти системы холодны и жестоки, а главное, насколько хорошо они заточены под сохранение стабильно доминантного положения Запада.

— С каждым днем они все сильнее, — разгоряченно жестикулировал Горбачев. — Сотни лет выстраивают свою пирамиду власти. Пойми, если все у всех будет, то они сгинут. Им у нас нужна нестабильность. А квартира — это островок благополучия. Жилье — от слова «Жизнь»! Ты видел, чтобы мышь, ласточка, медведь, наконец, стояли в очереди на квартиру? — неожиданно спросил последний президент Союза.

Артем усмехнулся:

— Конечно, нет. Это даже забавно представить. Управдом Волк выдает справки, а префект Лев подписывает смотровые ордера.

— О! То-то и оно. А человека заставляют стоять в очереди. Унижают. Я сам прошел эти коридорные системы и общагу, — президент помрачнел, — ничего хорошего. Потому и решил, дал слово бороться. Как стал руководителем Политбюро, сразу вопрос заострил. Товарищи поддержали.

Артем превратился в слух.

— Но страна не выдержала натиска западного капитала. Они сразу цену опустили на нефть. Помнишь? Восемь долларов! Это же меньше навоза. Удобрение в полях дороже! Не выдержали мы. Пришлось идти на компромиссы. А как иначе? Или страну потерять, или перемирие. Мы дали свободу Восточной Европе, но сохранили Россию. Наш общий дом не потеряли. А это уже много!

— Но все-таки Союз распался, — осторожно напомнил адвокат.

— Конечно. Факт. Плохо это? Или хорошо? Нет ответа. Помнишь, как шутили злые языки по поводу счастья?

— Многое говорили, — уклонился от точного ответа Артем. Он этой шутки не знал.

— А я напомню. Что такое счастье? Знаешь?

— Когда тебя понимают, когда тебе отвечают взаимностью. Иметь любимую работу и дружную семью… — перечислял Павлов известные ему аспекты счастливой жизни.

— Все верно, — замахал руками первый советский президент, — но говорили иначе: счастье — это жить в Советском Союзе. Во как говорили. А что такое несчастье? — лукаво прищурился он.

— Жить в Америке? — попытался угадать адвокат.

— Ха-ха. Несчастье — это иметь такое счастье! Вот как. Ха-ха-ха, — развеселился своей шутке Генеральный секретарь и тут же серьезно добавил: — А Союз не распался. Развалили его. Кто? Сам знаешь. Но не все. Многое еще до сих пор закрыто. Нельзя всего рассказать. Иначе — катастрофа. Я первый предложил открыть архивы. Допустить людей к тайнам. Пусть они решают…

Этой детали Артем не знал, и все-таки в этот момент архивы интересовали его меньше, чем жилье.

— Понятно. А что же произойдет, по-вашему, если у всех будут квартиры? В чем такая опасность?

— Ага. Не понимаешь снова? Те, кто живет в достатке — а у нас главный достаток — квартира, дом, — так вот, они политически не активны. Пассивные граждане. Все есть. Квартира, дом, семья. Ничего не надо. Зачем голосовать? Зачем выбирать? Чего желать-то еще? Все есть. Это — страшно. Кому? Власти. Она боится обеспеченного человека. С квартирой и домом. Уверенного в будущем…

Артем кивнул: то, что любой власти удобнее напуганный, жмущийся к ее коленям человечек, он понимал. И Горбачев, видя, что его мысль воспринята, воодушевился.

— Коммунизм начался с того, чтобы всех лишить квартир. Колхозы — общее жилье. Коммуны — общий дом. За семьдесят лет не построили квартир на всех. Факт? Так! Почему? Потому что нельзя! А мы решили изменить. Построить. Дать! Но нам не дали. И не дадут. Никому.