Татьяна Степанова - Душа-потемки

Пятна фонарей уперлись в…

– Погасите, погасите скорее, – голос, донесшийся с балкона, старческий, дребезжащий, но громкий – на этой впавшей в летаргию темной улице. – Вы тоже слышали? И не говорите потом, что это вам показалось. У меня окна сюда, и я ночами часто не сплю… Я слышу. Оно там, внутри. Заперто. Не выпускайте его оттуда.

– Налить еще кофе, тетя Ева? Мы не опоздаем.

– Сколько сейчас времени?

– Всего-то половина девятого. Позавтракаем спокойно и поедем.

– Тебе легко говорить, Феликс.

Тот, кому «легко говорилось» – долговязый, щуплый, – встал из-за стола и разлил по чашкам остывший кофе.

– Тебе нечего там делать, – сказала та, которую он назвал «тетей Евой». – У следователя.

– Почему?

– Потому что ты еще мальчик… Тебе пока не время слушать такие разговоры, всю эту дрянь… Успеешь еще, наслушаешься, насмотришься, когда повзрослеешь. А в твоем возрасте надо жить без забот.

– Я тебя одну туда не отпущу.

Они и правда были теткой и племянником – ближайшими родственниками со стороны матери. Мать Феликса вышла замуж за канадца, когда Феликсу только исполнилось тринадцать лет. Там имелись свои дети, и канадец «приемыша» из России не особо хотел. Мать уехала в Торонто, оставив Феликса на попечение своей младшей сестры Евы Комаровской. Обещала присылать деньги из-за границы и еще обещала целиком оставить сестре двухкомнатную квартиру, оставшуюся от родителей, – тесную и узкую, как пенал, с гнилым полом и газовой колонкой в ванной, зато в самом центре, на Большой Ордынке, в двух шагах от метро «Третьяковская».

Разговор за завтраком и происходил на крохотной кухне этой старой квартиры – при открытом окне, за которым шумели тополя, слегка глуша эту нервную вибрирующую атмосферу, сгустившуюся над кофейником, чашками, масленкой и тарелками с овсяной кашей.

Открытки от уехавшей в Канаду матери Феликс – ему в этом году исполнилось восемнадцать – получал редко, только к праздникам. Но денежные переводы шли регулярно. Тетя Ева не расходовала эти деньги, складывала пополам – одну часть «в чулок», другую на банковский счет. И потом как-то в одночасье решила вложить весь этот скопленный капитал в недвижимость – трехкомнатную квартиру в подмосковных Люберцах. Там строился жилой комплекс с нуля, покупатели квартир одновременно являлись дольщиками строительства – так вроде выходило дешевле. Фирма сулила золотые горы. Но в конце концов ничего из всего этого предприятия не вышло.

Как всегда, из всего хорошего не вышло ни черта – из всех надежд, планов. Деньги пропали.

– Поделом мне. Это наказание, кара.

Феликс помнил, как тетя Ева сказала это ему – вот здесь же, на кухне, когда стало уже ясно, что деньги канули. Когда уже возбудили уголовное дело в Люберцах по факту мошенничества с недвижимостью.

Тогда она произнесла эту фразу с какой-то отчаянной бесшабашностью. И усмехнулась, а потом стиснула зубы. И Феликсу, любившему тетку всем сердцем, отчего-то стало не по себе.

Тетка не желала, чтобы ее жалели, – это он понял сразу. Никогда в жизни она не позволяла себя жалеть. Она была яркой женщиной – высокая, стройная, рыжеволосая. Пожалуй, не такая красавица, как мать, уехавшая в Канаду… Та всем своим обликом походила, судя по семейным фотографиям, на бабку, которую в качестве своей любовницы вывез из Варшавы красный революционный маршал Иллиодор Хвостов.

Да, не такая красавица, но имевшая свою долю привлекательности и обаяния. И мужчины у нее водились, Феликс помнил их всех – кто-то вполне мог стать очень достойной партией для тети Евы. Только вот отчего-то все они не задерживались возле нее надолго, хотя поначалу просто с ума сходили. Видно, такова уж судьба.

И тетя Ева никогда не просила его «посмотреть» – что и как там, возможно, сложится в будущем у нее с кем-то из поклонников. Хотя он, Феликс, в принципе мог попробовать… У него же получалось… Но она никогда не просила его. А без ее просьбы он не смел.

Впрочем, жить вдвоем было удобно, комфортно. Ему, особенно ему. Ведь тетя Ева заботилась о нем все эти годы как мать. Этим летом, сдав чертов единый госэкзамен, по его результатам и после вступительных его приняли на механико-математический факультет МГУ. Затем состоялось еще одно собеседование, потому что Феликс собирался учиться на отделении астрономии, а туда набирали всего десять человек и только после одобрения кандидатур самим академиком Вознесенским.