Сосновскому очень захотелось закурить. Вообще-то он был некурящим. Но в такие вот минуты позволял себе выкурить сигарету.
— Дружочек, — позвал он.
Через мгновение рядом появился телохранитель.
Будто из-под земли того… Вырос, ага. Виктор Ильич всегда поражался их способности вот так вот. Школа!
— Слушаю вас, Виктор Ильич, — почтительно сказал телохранитель.
Как же его? Гриша? Нет, все же, пожалуй, Дима. Впрочем, какая в принципе. Имярек. Служит исправно, и пусть себе.
— У тебя, дружочек, сигаретки… Не найдется сигаретки?
— Конечно, Виктор Ильич. — Телохранитель достал пачку «Мальборо», протянул Сосновскому.
Тот взял сигарету. Проговорил:
— Больно дорогие куришь. Сигареты куришь.
— К хорошему быстро привыкаешь, Виктор Ильич. — Телохранитель чирнул зажигалкой, поднес Сосновскому. Руки его заметно дрожали.
Виктору Ильичу это нравилось. Когда почтительность, когда вот так вот. Нравилось.
— А чего руки? Кур что ли? — пошутил он, прикуривая.
— Это от волнения, Виктор Ильич.
— От волнения — это нормально. Плохо, если того… Если с похмелья. А? — Сосновский рассмеялся.
— Да, — кивнул телохранитель. — Я с вами совершенно согласен.
— Спасибо тебе, дружок! Ты того… Ты ступай, ага.
Телохранитель исчез. У Сосновского заметно поднялось настроение.
Вроде и разговор так себе. Зряшный, ага. А настроение, того. Экий молодец! Надо ему премию. Выписать надо. Таким надо. Не жалко.
И море теперь не казалось Виктору Ильичу враждебным. Оно было ласковым, безмятежным, успокаивало.
Может, искупаться? Уже три дня, как, а ни разу. Надо плавки, ага. Зачем? Здесь все его — и дом, и пляж. Можно и так.
И Сосновский быстрыми шажками засеменил к морю. Следом направились трое телохранителей. На берегу он разделся. Телохранители, переглянувшись, последовали его примеру. Виктор Ильич широко раскинул руки, подставив ладони солнцу, закрыл глаза, долго стоял без движения. Это он называл медитацией. Обнаженное его тело являло собой жалкое, даже удручающее зрелище, особенно в сравнении со стройными и мускулистыми телохранителями. Так Кукрыниксы в свое время изображали америаканских империалистов. Массивное, одутловатое тело с рахитичным животиком, казалось, едва удерживали короткие, тонкие да к тому же кривые ножки. Большая лысая голова из-за короткой щеи, была будто посажена прямо на плечи. Подвижным лицом с тонкими губаи, острым носом и черными, беспристанно бегающими глазками, он походил на филина или сыча. Глядя на него, не верилось, что это тот самый человек, промышленный магнат, могущественный олигарх, без участия которого не проходило ни одно более-менее значительное событие в стране.
Медитация Сосновского продолжалось не менее получаса. Наконец, он глубоко вздохнул, проговорил с воодушевлением:
— Хорошо как! Хорошо! — и вошел в воду по пояс. Принялся приседать, выражая свой восторг возгласами: — О-хо-хо! А-ха-ха! Замечательно, ага! Великолепно!
Плавать он так и не научился. Сколько пробовал, но ни того… Никак. Он испытывал перед водой прямо-таки мистический, ага. Бежал от нее, как черт от этого… Как его? От ладана. Бежал, как черт от ладана. Говорят, что если человек боится, воды боится, то обязательно того… Утонет, ага. Но ему не грозит. Вон сколько вокруг… Слуг вокруг. Каждый за честь и все такое.
Виктор Ильич вышел на берег. Один из телохранителей, тот самый, Гриша или Дима, предупредительно протянул ему махровое полотенце.
— Вот, Виктор Ильич, совершенно свежее.
— Спасибо, ага, дружок! — поблагодарил Сосновский, беря полотенце. Крепко растерся, оделся и бодро зашагал к дому. Настроение заметно улучшилось.
Выпив кофе, Виктор Ильич поднялся к себе в кабинет, набрал номер телефона начальника службы безопасности Варданяна.
— Варданян слушает, — услышал Сосновский знакомый голос.
«Дурацкая привычка того представляться ага», — с неудовольствием подумал Виктор Ильич.
— Здравствуй! Ну, чего там что? Рассказывай.
Голос Варданяна сразу стал почтительным, даже заискивающим. Алик Иванович прекрасно понимал, что босс последнее время, особенно после проколов с братьями Татиевыми и мнимым подполковником ФСБ Кольцовым (Варданян только-что узнал, кто скрывался под этой фамилией) был очень недоволен его работой. Да тот и не скрывал этого. А это могло привести к тому, что генерал мог её потерять. А что значит — потерять такую работу с его-то информированностью? Нет-нет, только не это. Потому, он, как мог, пытался загладить свою вину.
Читать дальше