Владимир Константинов - Страх

«Люди добрые, дорогие мои соотечественники, всех нас просто-напросто кинули продажные политики, сволочные олигархи и вся их многочисленная свита, которые ради карьеры да хрустящих тугирков продадут все на свете и ни перед чем не остановяться. Наши с вами жизни для них ровным счетом ничего не значат. Как сказал тот же Сосновский на пресконференции по поводу взрывов домов: „Подумаешь, какие-то полторы тысячи!“ Но самое страшное в этом, что все проглотили эти слова. Его продолжают показывать по телевизору, у него берут интервью. Дурдом! А почему? А потому, что сосновские и лебедевы на корню скупили прессу и телевидение, а отдельных журналистов кормят из индивидуальных мисок. Ага. Нынче правят балом они, эти подручные сатаны. А нам с вами, уважаемые сограждане, они вешают лапшу на уши, говоря красивые слова с экранов телевизором и раздавая обещания. Они не могут не врать, такова их природа. Скажи они хоть десятую долю правды о себе и своих истинных целях, люди сразу от них отвернуться. Ложь — их среда обитания. Чтобы выжить, они обязаны врать. Потому и стоит в стране такой смрад от этого вранья, что невозможно дышать.»

Ночь лишь усиливала одиночество. А мне сейчас нужен был кто-то, кому можно было поплакаться в жилетку, перекинуться парой фраз. А поскольку никого рядом не было, я обратился к своему постоянному оппоненту:

«Ну, что скажешь, Иванов?»

«Что скажу, — проворчал он. — Ты сам, блин, не спишь, и другим не даешь, — вот что скажу».

«Ты ведь знал Наташу Родионову?» (Называть её сейчас фамилией этого сукиного сына у меня язык не поворачивался).

«Еще бы мне её не знать, когда она к тебе когда-то неровно дышала».

«Болтаешь что попало».

«Ничего не болтаю. Об этом все знали.»

«Путевая, говорю, женщина была».

«Путевая, — согласился Иванов. И, вздохнув, добавил: — Значит, у неё судьба такая!»

«Еще один фаталист выискался. Что-то раньше я за тобой этого не замечал».

«Все мы с годами меняемся, — глубокомысленно изрек Иванов. — Наоборот, выглядело бы странным, если бы этого не происходило».

«Вы посмотрите, какой умный вид у этого идиота!» — саркастически рассмеялся я.

«Вот я и говорю, похоже, ты тормознулся в своем развитии, с того самого времени, когда ещё в памперсы писался».

«Раньше памперсов не было».

«Извини, не учел, что цивилизация далеко шагнула в этом вопросе. Ну, в пеленки. А вообще, ты зря ерничаешь. Глупо было бы предполагать, что Космос не контролирует ситуацию».

«Это называется — приехали! По всему, заморочки Говорова и на тебя подействовали?»

«Я сам по себе. А, потом, мне странно от тебя это слышать. Ты ведь сам Там был?»

«Ну, привиделось мне в бреду что-то такое».

«В бреду ему, видите ли, привидилось! — возмутился Иванов. — Мне-то не надо врать. Ты ведь прекрасно знаешь, что это не так».

«По твоему, Создатель сознательно дает воможность дьяволу, если он есть, издеваться над людьми?»

«Конечно. Ты совершенно правильно меня понял».

«У тебя, Иванов, похоже, головка сильно бо-бо. Тебе срочно надо показаться психиатру».

«Это тебе надо показаться. Космосу совсем не безразлично, какими люди будут в последующей жизни, потому он и усложняет человечеству ситуацию, поддерживая сатану».

«Слушай, ты зачем пришел? Чтобы нести тут всю эту ахинею?!» — разозлился я.

«Я не напрашивался. Ты сам меня вызвал. Я могу и уйти!» — обиделся Иванов.

«Сделай одолжение. А то у меня и без твоих глюков голова кругом идет».

И Иванов исчез. Но не исчезло ощущение, что в чем-то этот зануда прав. Ага.

Утром я был в ИВС Заельцовского РУВД. Первым мне доставили на допрос Лазарева Игоря Владимировича. Во всяком случае так он сам утверждал и эта фамилия была указана в служебном удостоверении московской охранной фирмы «Витязь». Стоило мне на него взглянуть, как я понял, что с ним «каши не сваришь». Его кличка Черный как нельзя лучше соответствовала как внешнему, так и внутреннему содержанию нашего «героя». Это был матерый тридцатипятилетний брюнет с сильными и длинными, будто у орангутанга руками и грубым примитивным лицом типичного негодяя. В его темно-карих глазах, взиравших на мир лениво и равнодушно, интеллект почти не просматривался, лишь угадывался. Но всякий раз, когда его взгляд наталкивался на меня, я понимал, до какой же степени он меня не любит и даже ненавидит, и догадывался — почему? Ни о какой задушевной беседе или хотя бы элементарном контакте с ним не могло быть и речи. Во всяком случае, пока.