Владимир Константинов - Жестокие игры

— Ой, правда! — растерялась Майя Павловна. — Как же это я... Надо же! А кто же тогда звонил?

— Кто-то из твоих друзей разыграл тебя, любовь моя. И ты заглотила подобную наживку. Прямо не знаю, что и сказать.

— Прости меня, Макс, ради Бога! Я такая была несчастная! Такая... Думала — умру. Честное слово! Можно к тебе приехать?

— Можно, — великодушно разрешил я.

Насытив свою неистовую плоть, Майя быстро уснула. А мне что-то не спалось. Бродили по все ещё ноющему от побоев и уставшему от ласк этой великовозрастной вакханки телу мощные флюиды, возбуждая память и тревожа относительный покой. Впрочем, покой никогда не бывает полным. В сознании даже самого счастливого индивидуума всегда гнездится пара вопросов, отравляющих существование. У меня же этих вопросов скопилась целая дюжина, а может быть и больше. Меня все больше смущала та легкость, с которой я вырвался из лап опытного, умного и коварного Сосновского. Что-то здесь не то. И чем больше я над этим думал, тем больше сомневался в своей победе. Мой верный Пятница — любимый зять моего патрона Веня Архангельский, раздобыл о Сосновском весьма и весьма ценную информацию, которую я уже успел передать Иванову и полковнику Слуцкому. По этой информации, Сосновский держал уверенную руку на пульте событий не только дня сегодняшнего, но активно готовился к будущему. Сегодня — ближайшее окружение президента, его администрация, многие члены правительства — люди этого черного и грязного хомункулюса. Это они дергают за веревочки дряхлого патриарха и тот, не задумываясь (очень сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь имел способность думать), подписывает дурацкие указы, развязывает войны в «горячик точках», участвует в гнусных провокациях, типа пресловутого «чеченского следа». Все это было бы смешно, если бы не было так грустно, даже страшно. Завтра — выйдет из подполья созданный алигархом Высший экономический Совет, заявят о себе в полный голос «правители» в регионах. И тогда — прости-прощай надежды на светлое будущее. Я с командой Иванова встречусь в какой-нибудь жуткой резервации, или того хуже — в психолечебнице, где нам дадут возможность влачить убогую жизнь и обмениваться впечатлениями о том, какими мы были в свое время непроходимыми тупицами, а слово порядочность станет синонимом глупости и невежества. И этот хитромудрый грязный паук, укутавший липкой паутиной все и вся, так легко мне поверил и пошел на сотрудничество?! Не верю!! Что-то здесь не то. Скорее всего он затеял со мной какую-то игру. Какую? Но сколько я не напрягал сознание, так и не смог ответить на этот вопрос. В конце-концов решил во всем открыться Потаеву. Как говориться, — из двух зол, выбирай меньшее. Потаев — был меньшим злом для страны. Конечно, и он был не безгрешен — невозможно за восемь-девять лет сколотить огромные капиталы честным путем. Конечно. Но разница между Потаевым и Сосновским состояла в том, что если первый любил Россию и стремился что-то сделать для её становления и последующего процветания, то второй её ненавидел и все сделает для её унижения. Вот почему сегодня я был на стороне Потаева. Без его помощи мне, мягко выражаясь, будет совсем худо. Факт.

Флюиды ещё какое-то время побродили по моему телу, покопались в душе и успокоились. Потолок качнулся и куда-то поплыл, разверзлись земные хляби и я провалился в сон. Так мне и надо. Может быть там найду ответы на мучавшие меня вопросы? Хорошо бы.

Но, увы, утром я проснулся точно таким же, каким и уснул — озабоченным и замороченным вчерашними вопросами, с той лишь разницей, что повзрослел ещё на один день. Но это обстоятельство даже не замутило сознания — подумаешь, всего-то один день. Как мы, порой, бываем беспечны и расточительны в жизни. А ведь может так случится, что именно этого дня мне и не хватит, чтобы достойно подвести свой земной итог.

Я встал, после длительных колебаний сделал зарядку, принял душ, позавтракал, поцеловал на прощание свою Венеру и помчался на работу. Танин встретил меня печальным взглядом и вновь стал сетовать на американцев и убеждать, что больше никогда никаких дел с ними иметь не будет. Интересно, чтобы с ним стало, если бы он узнал, что этот «американец» стоит прямо перед ним? Я думаю, что он бы этого не пережил. Точно. Я, как мог, ему посочувствовал и прошел к себе в кабинет. У моей секретарши были надутые губки, а ноги стали «короче» и напрочь выцвели. Но я этому не придал особого значения. Бывает и не такое.