Владимир Константинов - Жестокие игры

— Но как же Высший суд! Я суда хочу. Как же без суда?! Это, простите, произвол!

— Ишь ты, о законности вспомнил! — удивился дьявол. — Какой тебе ещё суд нужен, негодник ты этакий! Ты уже давным-давно свою душу мне продал. Ты думал, что за просто так ты жируешь, денег вон сколько нахапал? Я пришел за своим. Пойдем!

— Не хочу-у-у!!! — заорал благим матом Виктор Ильич и... проснулся.

В комнате было темно. Он лежал обессиленный от только-что пережитого страха. Да и сейчас того... Сейчас все еще... Руки, ноги и все такое. Трясутся. А вдруг, если ага?... Нет-нет. глупости это... Это сон. И все. Но все, будто ага... Странно!

И, вдруг, Сосновский уловил тот же запах? Он страшно запаниковал:

«Как же это почему ага не имеют права и темно как вот тебе того и пожалуйста достукался ага сердце как того больно как сволочи что я им не могли ага понять не могут дураки без суда хотят и все такое».

— Стража!!! — заорал он в истерике.

Дверь тотчас распахнулась. Щелкнул выключатель. Спальню залил яркий свет сверх модерновой люстры. И Виктор Ильич увидел телохранителя Юру — своего любимца. Лицо его было встревоженным.

— Что случилось, Виктор Ильич? — спросил он.

И яркий этот... и Юра успокоили Сосновского. Бредни это... Ночные бредни.

— Что это... за запах, что? — спросил Виктор Ильич.

— Канализацию у нас прорвало, Виктор Ильич. Потому и запах. Но вы не беспокойтесь, мы уже вызвали бригаду ремонтников.

— Почему свет?

— Какой свет? — не понял Юра.

— Настольная лампа почему?

Телохранитель подошел к прикроватной тумбочке, снял абажур с ночной лампы, вывинтил лампочку, посмотрел на свет.

— Лампочка перегорела, Виктор Ильич. Я сейчас заменю. — Юра направился к двери.

«Надо его того повысть или премию там какую обязательно надо заслужил ага», — подумал Сосновский, глядя вслед телохранителю.

Когда Юра заменил лампочку, Сосновский попросил его выключить верхний свет. Тот это сделал и, пожелав споконой ночи Виктору Ильичу, направился к двери.

— Ты это... Ты посиди тут... — Сосновский указал на кресло, в котором только-что... Фу, черт! Глупость какая! Так можно и того... Свихнуться можно. Ага.

Звонок с Кавказа нашел его утром ещё в постеле. Но это был не тот звонок, которого он ожидал. Совсем не тот.

После выхода статьи в американских газетах, которую тут же перепечатали все наши, мой шеф стал походить на призрак, кем-то очень здорово обиженный еше при жизни. Под глазами темные круги, взгляд затравленный, тугие щеки сдулись и теперь висели под подбородком двумя сморщенными мешочками. Разом ссутулился, ходил медленно, притаскивая правую ногу — говорят, что он её когда-то, ещё в детстве, ломал. И не мне одному, но и всем стало ясно, что этому почтенному гражданину пора подумать о вечности, чем о презренном металле. Да он и, наверняка, об этом стал подумывать. Как-то мне пожаловался:

— Зря все это. Сейчас бы возглавлял какой-нибудь институт. Много мне надо, верно? Зато душа бы была спокойна.

Поистине, тимор эст эмэндатор аспэрримус (страх — самый суровый наставник). Есть надежда, что он ещё сделает из него человека. Словом, мой шеф не был героем, не обладал мужеством и достаточными физическими данными для преодоления ударов судьбы. А умственные способности теперь у него были на уровне условных рефлексов. Теперь он постоянно звонил своим многочисленным знакомым и жаловался им на мерзкую погоду, на свой желудок, который что-то там не так переваривает, на жену, дочку, но больше всего — на американцев, оказавшихся такими непорядочными. Для себя он уже твердо решил, что никаких дел с ними больше иметь не будет.

Я продолжал регулярно снабжать его дезинформацией о планах Потаева. Танину это уже было не нужно, но он был мне благодарен за «преданную» службу. В другое время и при других обстоятелствах я, возможно, ему бы по-человечески посочувствовал. Но я был разведчиком. А слабость для разведчика — слишком большая роскошь.

А мои дела шли... Если скажу — хорошо, то слишком погрешу против истины. Он шли отлично. Судите сами. У руководства ФСБ я уже умудрился схлопотать благодарность. Танин подарил мне бутылочного цвета «шевроле» и благословил квартиру. Потаев предложил стать соучредителем новой фирмы и вложить полученный миллион в весьма выгодное дело — разработку берегового шельфа на Дальнем Востоке, где, по его словам, несметные запасы нефти, что та только и ждет, чтобы мы её взяли. Я сказал — подумаю. Этот миллион долларов принадлежал не мне, а государству в лице органов ФСБ. Поэтому оно, государство, имело право решающего голоса. Но. похоже, что мои непосредственные шефы слишком перенервничали от свалившейся на головы суммы и никак не могли решить — соглашаться ли мне с предложением или — нет. А пока я положил доллары в банк того же Потаева. Мои отношения с Майей Павловной, этой современно Цирцеей делового имблешмента, продолжались. Подозреваю, что у неё когда-нибудь лопнет терпение и она превратит эту огромную толпу беснующихся хомо вульгарис в стадо свиней Точно. А пока со стороны секса я был надежно защищен — она тут же откачивала из меня все, что едва-едва нарождалось. Я бы конечно мог их, эти отношения, прекратить. Но боялся, что меня не правильно поймут. Это же надо быть круглым дураком, чтобы добровольно отказаться от такого тела. Меня сочтут — либо за полного идиота, либо заподозрят в неполноценности. И то и другое грозило личной катострофой, почти что аутодафе. Нет, я не был еретиком. Я был, как все, — среднестатистическим гражданином, только несколько удачливее, чем остальные.