Алексей Ракитин - Бриллиантовый маятник

Неожиданно подъехал штаб — ротмистр из канцелярии градоначальника и всем сразу стало ясно, что сообщение о случившемся в кассе Мироновича попадет в ежедневный полуденный доклад Государю Императору о происшествиях в столице. Впрочем, ничего особенно удивительного в этом не было: жесткое убийство девочки в самом сердце города, в его так сказать, деловой части и впрямь было событием экстраординарным.

Больше из любопытства, нежели из служебной необходимости все приезжавшие лица ходили разглядывать тело погибшей, все еще лежавшее с широко раздвинутыми ногамив кресле. Общее мнение было однозначным — либо девочку изнасиловали, либо пытались это с нею сделать. Поднятое выше колен платье и раздвинутые ноги по единодушному мнению зрителей свидетельствовали о том, что похоть была одним из мотивов (либо вообще единственным мотивом) свершившегося преступления.

Сколь — нибудь осмысленные и последовательные следственные действия начались с появлением двух сотрудников Управления сыскной полиции — Гаевского и Иванова. Тандем этот был примечателен несхожестью своих членов: первый был поляком, рафинированным и экспансивным, второй — разночинцем из скобарей, коренных жителей псковской губернии, казался человеком простым и даже простоватым. Они постоянно спорили друг с другом, порой весьма едко и иронично, и казались полны непримиримого антагонизма, но это было всего лишь невинное развлечение, игра на публику; на самом же деле Гаевский и Иванов были очень дружны и каждый не раз с риском для жизни спасал другого из опасных передряг.

Разумеется, полицейскими были тщательно осмотрены остальные помещения кассы. В кухне, на плите, почитай, на самом видном месте, лежал обломок газовой трубы, напоминавший палку с неровными, острыми краями. Назначение этого странного в таком месте предмета и время его появления здесь требовали, очевидно, уточнения. Обратила на себя внимание и стоявшая подле керосиновая лампа, почти полностью заправленная керосином и должным образом затушеная. Казалось очевидным, что ею пользовалась накануне погибшая девочка, поскольку в темной квартире она не могла передвигаться на ощупь. Но керосин в лампе не выгорел, а значит, лампа была кем — то затушена. Но кем и в какой момент? И главное — с какой целью? Из трех смежных комнат по правую сторону от прихожей открыта была только первая. Дверь, ведущая в две другие, оказалась заперта на ключ. В этой первой незапертой комнате царил порядок, не было найдено никаких следов постороннего присутствия, во всяком случае таковые следы не обратили на себя внимание полицейских.

Затем полицейские перешли в главную комнату кассы. Шкафы и стеклянная витрина были заперты, замки на них нетронуты. На полу валялись разбросанные в беспорядке десять просроченных квитанций на заложенные в ссудной кассе И. И. Мироновича вещи.

Во время осмотра помещения кассы в полутемной прихожей раздались голоса — один взволнованный, требовательный, другой — примирительно — официальный. Потом дверь в комнату приотворилась и в щель просунулась голова полицейского:

— Ваше благородие, тут хозяин кассы пришел. Прикажите пустить?

Непонятно было к кому он обращался, но поскольку пристав был единственным человеком в полицейской форме, то он и ответил:

— Давай его сюда. Пусть заходит.

В комнату буквально ворвался крепкий, лет 50–ти мужчина, с седеющей курчавой шевелюрой, с нафабренными седыми усами. Невысокого роста, с прекрасным персиковым цветом лица и полными красными губами, он был одет в добротную брючную пару из качественной темно — серой шотландки. Черный велюровый жилет выражал претензию хозяина на элегантность, а толстая золотая цепь от часов недвусмысленно свидетельствовала о его зажиточности. Он производил впечатление человека, который своего не упустит. Отличная осанка и уверенная манера держаться выдавали в нем отставного военного, впрочем, как и усы, которые согласно традициям того времени могли иметь лица, обладающие правом ношения мундира. Иван Иванович Миронович выглядел взволнованным и возмущенным. Ему еще во дворе рассказали о случившемся и он прямиком, не делая попыток взглянуть на труп девочки, бросился к своим шкафам.

— Взгляните, все ли ключи и вещи на месте, не пропало ли чего, — после взаимного представления обратился к нему Черняк.

Миронович подошел к отгораживающему угол шкафу, запустил руку глубоко в щель и выудил связку ключей, которая, по всей видимости, висела на гвозде, вбитом в заднюю стенку шкафа. Взяв связку в руки, он внимательно осмотрел ее, убеждаясь, что все на месте. Потом проверил замки на шкафах и витрине — все было заперто. Двигался Миронович быстро, резко, шумно дыша и не переставая рассказывать, как ему только что внизу, во дворе, рассказали и про убийство, и про дверь, стоявшую всю ночь открытой, и про полицию… Выглядел он по — настоящему взволнованным, если не сказать, напуганным.