Питер Темпл - Расколотый берег

Кэшин не нашел, что ответить. Из их отношений внезапно исчезла легкость, установившаяся в предыдущие дни, и у них не было опыта споров, к которому можно было бы прибегнуть.

— Доить пора, — прервал тишину Ребб.

Он поднялся, чтобы идти, воткнул лопату в кучу песка, кинул мастерки в ведро с водой, так что из серебристой глади торчали одни деревянные ручки.

Собаки, совсем черные на фоне жухлой травы, радостно потрусили за ним вниз по склону и вдруг повернулись и уставились черными глазами на Кэшина, который по-прежнему сидел на кирпичах.

Ребб уходил все дальше — совсем ссутулился, склонил голову, руки засунул в карманы.

Собаки не знали, к кому бежать.

Кэшин хотел было крикнуть им: «Бессовестные твари! Взял вас к себе, спас от верной смерти, а иначе жили бы сейчас на бетонном дворе, по уши в собственном дерьме, и жрали бы не кроликов, а мороженых кур из супермаркета. А оно вон как — я для вас бесплатная столовая да теплая подстилка!»

Ну и ладно! Валите отсюда! Пошли вон!

И тут собаки обернулись и ринулись к нему, да так, что от быстрого бега уши их развевались на ветру, точно флаги. Добежав, они запрыгнули на него и, обнимая лапами, счастливо завизжали.

— Дейв! — крикнул он.

Ответа не было.

— Де-ейв! — повторил он уже громче.

Дейв слегка повернул голову, но не остановился.

— Ладно, починим эту чертову развалину!

Ребб пошел дальше, но поднял правую руку с выставленным вверх в знак одобрения большим пальцем.

Телефон зазвонил, когда он делал себе бутерброд.

— Джо, пора завязывать с этим делом, — произнес Виллани. — Игра окончена.

— Почему это окончена? — спросил Кэшин. — Потому что Донни утопился? Так это же не признание. Это обвинение местным дуболомам.

— Ты Бобби Уолша вечером по телевизору видел?

— Нет, — ответил Кэшин и сел за стол.

— Отстаешь от жизни, сынок. Мы, оказывается, казнили трех ни в чем не повинных черных ребятишек. Прямо как на Голгофе, только рядом с Иисусом не разбойники, а сущие агнцы. [30] Отсылка к евангельскому рассказу о казни Христа, где упоминаются двое разбойников, распятых вместе с ним на Голгофе (Мф. 27: 38; Мк. 15: 27; Лк. 23: 32–33).

— А можно…

— И еще, — продолжил Виллани. — Кое-кто поговорил кое с кем, а этот кое-кто поговорил с депутатом, ну а уж депутат — со мной. И знаешь о чем? О том, что вчера ты ездил в дом Бургойна.

— Ну и?

— Меня спросили, какого черта мы забыли в «Высотах».

— Работали, больше ничего. Эрика, что ли, пожаловалась?

— Там повсюду видеокамеры. Зачем тебя туда понесло?

— Разнюхать хотел. Помнишь, что такое «разнюхать»? Помнишь Синго?

— Поздно уже нюхать. Завязывай с этим делом, понятно?

— Не факт, что это сделали мальчишки, — сказал Кэшин то, чего говорить не собирался.

Виллани грустно присвистнул:

— Слушай, Джо, у меня столько всего — не расхлебаешь. И каждый день, да что там — ночь — все подваливает и подваливает. Не против, если мы обсудим твои соображения попозже? Как освобожусь, сразу же звякну. Лады?

— Лады, конечно.

— Джо…

— Да.

— Ты полицейский, Джо, не забывай. Не зацикливайся. Делаешь, что можешь, а потом двигаешь себе дальше.

Кэшин прямо услышал голос Синго.

— Здесь никто не сделал, что мог, — ответил он. — Вообще никто ни хрена не сделал.

— Отдохни, — посоветовал Виллани. — Я говорил, что тебе продлили отпуск? Депутат хочет, чтобы ты отгулял все положенные пять недель. Он очень волновался, как твое здоровье и вообще как дела. Он такой… заботливый. Я перезвоню.

«Не зацикливайся»… Слова, призванные напомнить, предостеречь. Но и ранить.

Кэшина вдруг затошнило, резкая боль в плечах прострелила шею, отдала в голову. Раньше, когда бывало совсем худо, эти симптомы означали, что еще немного — и появятся застывшие образы вроде негативов, отпечатавшихся на сетчатке, стоит лишь прикрыть глаза. Тогда ему казалось, что он начинает сходить с ума.

Он принял три таблетки, сел в большое кресло, откинул голову на спинку, прикрыл глаза, сосредоточился на дыхании и стал ждать. Боль не терзала его так, как прежде, отпустила и тошнота. Но подняться он смог только через час. Он вымыл лицо, руки, почистил зубы, прополоскал горло и отправился по пустынным дорогам в Порт-Монро, провожаемый равнодушными взглядами коров.

Кэшин припарковался у почты. В ящике его ждало четыре письма, все официальные. Никто не писал. Да и кто напишет? Нет таких, ни единой души. Он повернул за угол, в участок.