Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына

Мужчины выслушали информацию с почтением, и, подтверждая эти сведения, Николай высказал свое мнение:

— Да, хорошая вещь!

«Всадник» шел в «Триумфе» давно, и уж никак не меньше двух раз Малахов с Абдулкой смотрели эту фильму, не говоря о Маше, — та вообще без числа. Но так сладостно мерцал всегда экран, так втягивали в себя умещающиеся на нем просторы!..

Они быстренько собрались и по заляпанным грязью улицам, кой-где по узким тротуарчикам стали пробираться к центру.

Абдулка тащился сзади, отягощаемый своею бедой. Он понимал, что молчать дальше нельзя, невозможно. Время неустанно сматывало свои клубки, Никола ходил, как в тумане, блаженный, ничего не подозревал, и только он, Абдулка, — так он думал! — знал правду. Однако не решался сказать ее и мучился с того момента, как убежал от пригревшей его артели, верной еды и надежного крова к голодной и вшивой братве.

Конечно, сказать Николе об оперативнике — дело вроде бы простое, но тогда всплывет невольное предательство, когда-то совершенное, — и сможет ли после этого Абдулкина душа вынести близость к этому человеку? Но что же лучше: сказать — и сгинуть, может быть, самому, или не дать сгинуть другому, назвавшему тебя сыном?

Он догнал Малахова и, оттянув его назад, вытащив из-под Машиного зонтика, заставил идти рядом.

— Слышь, Никола! — Гортань его пересохла, он задыхался. — Никол, помнишь, парень в артель приходил? Ну, красивый такой, в кепочке. Он из угрозыска, Никола, я его знаю. Да про тебя дознаётся, вот что!

— Что же ты… да неужто?! — тревожно воскликнул Малахов. — Зачем же он с тобой разговаривал?

— Приходилось раньше… встречаться. Ты не думай, — заторопился приемыш, — я ему ничего не сказал. А вот про тебя он сильно хотел допроситься. Больше ни про кого. Но я не сказал, ты не думай!

— А что ты можешь про меня сказать? — жестко спросил Малахов.

Абдулка смешался и замолчал, а Николай, добавив шагу, снова пристроился под Машин зонтик.

Но сердце Малахова дрогнуло и окуталось первым предчувствием.

Мальчишка вяло шлепал сзади. Разговор не принес облегчения: ведь он так и не решился сказать полную правду.

Примерно в квартале от «Триумфа», под фонарем напротив булочной, они увидали спящего прямо на земле косматого одноногого мужика с котомкой. Возле него растерянно перетаптывался толстый, прыщавый и белесый дурак.

«Фy ты, дрянь какая!» — воскликнула Маша.

Николай поглядел на освещенное лицо знакомого нищего, и облик его, медленно вмещаясь в загаженную внутренность недавно посещенного Малаховым притона, проплыл и остановился на том месте, где безобразная баба лупила его рваной галошей по косматой башке, а он хвастал своим богатством.

Одной загадки не стало, но и муть не рассеялась, и безразличны уже были и вечер, и кино, и тянуло домой из холодных мозглых улиц, где нет укрытия ни от взгляда, ни от ветра.

Фролков!

Это было второе предчувствие.

— Здравствуй, Паня! — степенно поздоровалась Маша со сменщицей-билетершей.

Та посторонилась, пропуская их:

— Вся, как говорится, компания в сборе? — и вежливо посмеялась вслед.

Они вошли и сели на предпоследний ряд, на места, всегда оставляемые администрацией для разного рода экстренных случаев. Вдруг Абдулка толкнул Малахова в плечо:

— Смотри-смотри! Тот опер, в кепочке! Видишь, с кралей в зеленой кофте? Он, точно он!

Двое — парень и девушка — и верно усаживались в передних рядах, самых дешевых. Они ни разу не обернулись, и Малахов не видел их лиц. Зачем он здесь, этот парень? Нет, неспроста он пришел на тот же сеанс…

Третье предчувствие опахнуло его уже в темноте, когда погас свет и на экране по бескрайней прерии потащился обоз фургонов и дилижансов — в поисках лучших земель, тучных пастбищ, сладкой воды.

Семенова спутница, случайная знакомка, сразу забыла о нем, только началась фильма. История горькой любви мустангера к Луизе, прекрасной креолке, поглотила ее, засосала, и напрасно было думать, что она возвратится из черно-белых гасиенд, лесов, таверн и каньонов раньше, чем восторжествуют наконец добро и верность и уничтожено будет зло, повержено в прах. Кашин к картине был довольно равнодушен: слишком хорошо знал эту повесть, чтобы увлечься происками какого-то гнусного капитана из плантаторских прихвостней. «Вот Мишки-то нету, — подумал он и опечалился. — Ему бы наверняка понравилось». По теперешним догадкам самого Семена, добро и зло находились в более сложных отношениях, чем толковалось со старого, засиженного мухами экрана. Он чувствовал себя старым и умудренным, даже чуть-чуть закряхтел, но тотчас опомнился, спохватился и, взяв спутницу за теплый локоть, пожал его. Она зашипела и выдернула руку. Семен затосковал окончательно и стал вертеться по сторонам, вызывая яростный шепот.