Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына

Сел за стол, взялся за бумаги. Сличив оба описания, перевел дух. Теперь все было окончательно ясно, улеглось на свои места. Но неужели он, Кашин Семен Ильич, агент второго разряда губрозыска, настолько талантлив в своей профессии, что вышел на след неуловимого Луня? Именно так получалось по всей раскладке или, по крайней мере, что-то очень похожее. И он еще раз похвалил себя за то, что не задержал подозреваемого немедленно, лишь только убедился в своем подозрении. С Войнарским такие штуки обычно не проходят. Что ж, тем лучше! Доказательства будут, не волнуйтесь! Первое и основное, чем он располагает: этот мужичок, Малахов, — баталовский убийца. Он появился в артели в день гибели Миши. Что ж, артель — хорошая легальная крыша, а если предположить, тем более что в ней у него свои люди… Ведь когда убили Мишу, еще одного убитого нашли на куче камней, там, где работала артель. Подозрительный народ! Второе: именно его, Малахова, видел мальчишка в ночь убийства, в этом тоже нет сомнений. И парень врет, врет явно и нагло! Чем уж они его там купили или запугали? Третье: по словам Войнарского, именно Малахова, опять же (правда, пока предположительно), подобрал Вохмин в день взятия кутенцовской банды, причем — был он отбит, значит, не из простых… Четвертое: он был тем, кто, узнав со слов Муравейко об операции в «Медведе», пошел туда и застрелил Черкиза. Бабин и Вохмин опознают его, безусловно.

Семен обвел взглядом кабинет и задержался на пресловутом баталовском календаре «Дней отдыха на 1926 год». Вид этой бумаги показался ему отвратителен: чего стоили одни желтые бутоньерки по углам! Снять и выбросить календарь он так и не решился, но впервые поймал себя на мысли, что при виде его не испытывает ничего, кроме раздражения.

Идти к Войнарскому после утреннего разговора было все же страшновато, но Кашин толкнул дверь в приемную небрежно и размашисто. И огорчился ответом секретарши: оказывается, пока он отсутствовал, начальник губрозыска по срочному вызову уехал в губернию, в дальний уезд.

На работу в артель Абдулка тем днем так и не возвратился. После работы мужики поудивлялись: «Чего это с мальцом? Неуж забаловал? Ты уж его посеки, что ли, Никола…» Малахов шел домой рассерженный, убежденный, что Абдулка уже там. Но его не было, и днем он дома, как сказала Маша, не появлялся. Тревожась, они ждали его, покуда не стемнело, и Николай вспоминал, что приемыш кинулся бежать после того, как поговорил с ним пришедший в артель по служебной надобности красивый сероглазый парень в кепочке. О чем они говорили? Несмотря на беспризорные годы, мальчишка был крайне чуток к обидам, и уж Малахов-то знал, сколь быстра смена настроений у его маленького Друга!

Кинулись по милицейским участкам и больничным приемным покоям. Бесполезно: ни среди мутной орущей пьяни и ворья, ни среди тихих от горя и боли обитателей больниц не было мальчишки Абдулки, случайного приемыша. Николай сам устал и несколько раз отсылал Машу домой, говоря, что в ее положении не надо бы бегать ночами по городу; она не слушала его и все шла, шла рядом, а обессилев, садилась передохнуть или тяжкой ношей висла на малаховском локте. К утру, обежав весь город, они оказались на вокзале. Мальчишка спал в большом зале, на полу, среди оравы грязных, сопящих и ругающихся во сне беспризорников. Они облепили все вокзальное здание, их уже не шугали станционные милиционеры, знали, что бесполезно: выгонишь, они выйдут, побродят немного и снова вернутся обратно. Тоже и жалели: куда ж девать бедных, затрепанных мальцов и девчонок, когда осень на дворе и холодными, сырыми стали ночи? Время от времени проводились облавы, от которых ребята спасались как могли, производя великий шум. Изловленных отправляли в немногочисленные еще колонии, а «спасшиеся» продолжали свою жизнь: нищенствовали, воровали, ночами снова приходили на вокзал, где забывались беспокойными снами.

Абдулка дергался, вздыхал и чесался. «Опять вошей наловил», — бормотала Маша, шмыгая носом от счастья. Малахов вытащил Абдулку из середины вповалку лежащих тел и поволок к выходу. Тот вяло болтал ногами, отбивался, но вдруг, мгновенно проснувшись, рванулся из рук и завопил:

— Шухер, шпана!

Стали подниматься головы, вот уже кое-кто вскочил, поддергивая лохмотья. Однако Николаю не было до того дела. Вытащив мальчишку на воздух, поставил его перед собой и, размахнувшись, залепил леща. Приемыш шмякнулся на землю, поморгал и спросил спокойно и деловито: