Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына

Десятник крякнул огорченно: эх, бывают же люди! — и показал на русоголового скуластого парня в трепаном пиджаке, застиранных армейских галифе, разбитых сапогах. Парень сидел среди перекуривающих артельщиков и что-то рассказывал худому чернявому мальчугану. Мальчишка ужимался, хохотал в кулачок, пока не встретился с остановившимся на нем взглядом агента. Встретился и застыл.

Кашин поманил его пальцем. Мальчишка, выбравшись из компании, медленно пошел к нему. Остановился поодаль и крикнул:

— Эй ты, угро! Рестовать пришел?

— А ты что здесь делаешь, шалопут?

— Роблю! — гордо ответил мальчик. — Пра-та-лерят, понял?

— Что ж за мелками не приходишь? Я ведь купил, не позабыл.

— Мне теперь не надо! Я скоро в школу пойду, красками выучусь рисовать. Уже теперь которые знаю: лазурь, охра, аквамарин… А по ширме я больше не работаю. Ну его — еще убьют!

— Где же ты теперь живешь, Абдул?

— Вон, у того мужика! — Абдулка беспечно указал на Малахова.

— Что ж, если так… А уговор наш помнишь? О том, что сразу ко мне прибежишь, если встретишь мужика, что нашего с тобой друга убил?

— Помню.

— Ну и как — не встретил еще?

Мальчик задержался с ответом, наконец сказал тихо, но решительно:

— Нет, не встретил.

Агент склонился к нему, взял за подбородок, заглянул в глаза и спросил жестко:

— А не врешь? У нас ведь приметы его есть, так что гляди. Сам давал, не забыл это?

— Пошел ты!.. — Абдулка вырвался, отбежал и яростно, с надрывом, крикнул: — Хряй, откуда явился! Спрашивает, интересуется, вежливенький такой — мелки, мол, купил… Кто тебя сюда звал, легавый?! — И припустил вдоль улицы — только пятки засверкали.

Артель уже работала. И мужики, сколь можно потакавшие безродному мальчугану, не обратили особого внимания на его исчезновение.

Семен летел в губрозыск, лихорадочно приборматывая: «Ясно… ясненько… Вот ты где окопался, гад!»

Предчувствие грандиозной удачи мучило его, но недоставало какого-то штриха для того, чтобы не трепыхаться в этом предчувствии, растаращив глаза и барабая руками. Надо было глянуть кой-какие бумаги. И, заскочив в кабинет, Кашин первым делом, торопясь и путаясь, разыскал словесные портреты, некогда данные Абдулкой и начхозом Болдоевым. Теперь следовало сопоставить описания человека, заходившего в губрозыск перед операцией с Черкизом, и человека, признавшегося беспризорному в убийстве. Нашел оба листочка и, превозмогая нетерпение, отложил в сторону. Удача, которую ему сулило то, что он знал почти наизусть, стала так нестерпимо близка, что он завертелся, будто сидел на горячем, не зная, что предпринять, чтобы не выплеснуть раньше времени бушующую внутри энергию. Кашин распахнул окошко, свесился вниз, чтобы немного успокоиться. Было тихо и прохладно, с хоздвора тянуло запахом конского навоза. Локомобиль общими усилиями губрозыска и коммунхоза наконец-то списали и увезли в лом, и теперь Рюпа сидел возле коновязи, в телеге с соломой, тоскливо и тупо уставясь на место, где раньше громоздилась машина. В телеге спал бродяга и беззаветный пьяница Бабин. Вид этой идиллической и глупой картины так грубо не вязался с открывшейся Семену действительностью, что он сплюнул вниз: «Эх, вы, вредоносцы!» — и захлопнул окно. Возбуждение еще не улеглось; он выглянул в коридор. По нему неприкаянно слонялся Тимка Кипин. Он пришел за расчетом и теперь ждал, когда придет кассир и откроет кассу.

Вид у Тимки был смущенный и немного виноватый: впервые за несколько лет он чувствовал себя лишним, никому не нужным в этом здании. Недавнее комсомольское собрание приняло решение не только просить уволить его из губрозыска с хорошей характеристикой, но и выдать ему рекомендацию на медфак. На этом настоял Войнарский. Только Степка Казначеев был против. Семен голосовал вместе со всеми, хоть и таил в сердце зависть и раздражение. Он завидовал Тимке, который при такой безработице все-таки бросал неплохо оплачиваемую службу и уходил от нее в неизвестность, на голодные студенческие харчи. А на семью ему рассчитывать не приходилось, жили они очень бедно. Бросить за здорово живешь работу, попасть на которую сам Семен Кашин считал за великое счастье, неслыханное везение! Да, для такого решения нужен был железный характер! Вот он, Семен, на это никогда не пошел бы, не хватило бы смелости. И это непонятно унижало его перед Тимкой, настраивало против него. Сейчас, увидав в коридоре Тимку, он вспомнил утренний разговор с Войнарским, когда тот грозился его уволить, и, тяжело засопев, вернулся в кабинет. Ничего, он еще себя покажет. Вот разберется с этим делом, тогда увидят, кого затирают и считают незазорным обидеть…