Татьяна Гармаш-Роффе - Вечная молодость с аукциона

Михаил был серого цементного цвета. Он избегал смотреть на остальных, как если бы ему было стыдно за человеческую низость… Он чувствовал не возмущение, не злость а стыд. Неизвестно почему, это ощущение не поддавалось ни логике, ни объяснениям. Оно просто было ему присуще - это глобальное чувство ответственности за все, что происходит рядом…

Ксюша взяла его руку и погладила. Левиков просто кивнул, не поднимая глаз, - кивнул, выражая благодарность и одновременно останавливая ее жест: сочувствие бессмысленно. Женщина, с которой он прожил двадцать шесть лет, продавала его жизнь, с лихостью заправской торговки требуя лишнюю тысячу, как будто речь шла о лишнем килограмме колбасы…

- Я понимаю, - шепнула Ксюша, - у вас шок от такого предательства…

- Предательства? - вскинул голову Левиков. - Нет, Ксюша, нет, детка, тут никакого предательства нет. Клава… Она на самом деле всегда была такая. Это я - я не хотел ее такой видеть. Я закрылся от нее, жил в собственном мире, который выстроил внутри семьи, - лишь бы не трогали… Кто-то рядом ходит - и ладно. Я сделал ошибку, связав свою жизнь с ней, но не нашел ничего лучшего, как зарыться внутри этой ошибки, окопать себе маленькое пространство внутренней свободы… Это я, Ксюша, виноват в ее предательстве. Я и вправду был никчемным мужем. Я сразу понял, что не люблю ее, но не посмел ничего изменить… И она решила меня продать, чтобы хоть какой-то толк был… Как, помните, мультфильм такой есть, где кот Матроскин хочет Шарика продать, потому что он бесполезный? И вместо него корову купить…

- Вас? Как Шарика? Бесполезный? - изумилась Ксюша. - Но, подождите, она же не кот Матроскин! Это же не мультик! Она же человек, у нее же должны быть какие-то понятия о…

- Не стоит, Ксюша. Клава всегда была примитивной и меркантильной. Я это почуял еще до свадьбы, но она была так хороша собой, а я - так не уверен в себе… Потом быстро удостоверился, что она такая и есть, что мне не показалось… Но решиться на развод не хватило чего-то. Может, ума, может, мужества… Или просто лень было… Но вы поймите, что если я согласился на отношения с таким человеком, то теперь нелепо упрекать его за то, что он плох. Он таков, каков есть. А я получил то, что заслужил. И если мне сейчас премерзко, то виноват в этом только я…

- Вы красивый человек, Михаил, - прошептала Ксюша, качая головой, - очень красивый. Но неправильный. Нельзя быть таким благородным, это чересчур. Не знаю, как объяснить, но все, что чересчур, - это не есть хорошо…

- Если бы я был таким благородным, как вы говорите, - улыбнулся Левиков, - я бы уделял больше внимания своей жене. Может, удалось бы научить ее думать не только о деньгах… Или надо было разводиться. А я просто плюнул на нее! Благородства в этом мало…

- О чем вы там шепчетесь? - поинтересовалась Александра.

- Да мы тут философствуем понемножку, - ответил Левиков с грустной усмешкой. - Пытаемся определить понятие благородства. Ну что, теперь мы свободны?

…Было решено выехать в Париж сегодня же вечером. А пока что погулять наконец по городу.

Экс-ан-Прованс, щедро залитый солнечным светом, радовал глаз архитектурой старинного французского города, изысканной роскошью витрин и ресторанов, несуетным духом обитателей и туристов, праздными толпами струившихся по широким тротуарам. И этот запах - этот пряный воздух Прованса, настоянный на лаванде и лавре, на розмарине и тимьяне, - он кружил головы. Он пьянил, хмельной волной вливаясь в кровь, он будоражил и дразнил…

Все произошедшее вдруг показалось невероятным и красочным приключением - и они уже наперебой смаковали, как будут рассказывать знакомым, как Александра напишет статью в «готическом стиле», как Ксюша сделает эссе: теперь-то она может смело утверждать, что знает французские замки «изнутри»! Все покатились от хохота - это хмель играл в крови, это воздух Прованса кружил головы…

Ксюша украдкой посматривала на Левикова заботливым - если не сказать «материнским» - взглядом: как он? Ведь он единственный из всей компании, кто понес реальные потери - Лариса, жена… Все строили планы - кроме него. Что ему теперь делать, когда любимой женщины больше нет, семьи нет? Понятно, что ее никогда и не было по-настоящему, но все же такое страшное предательство… Куда ему теперь? В Москву, в постылый дом да к постылой работе? В «Провентис-Фарма» даже не осталось людей, которые вели с ним переговоры… Может, этот, как его, Буше, замдиректора, жив? Может, он вернется к переговорам с Михаилом?