Татьяна Степанова - Демоны без ангелов

Да, да, да, может, кому-то и померещилось, что все свершалось вот так – брутально, быстро, почти молниеносно.

Только не Кате.

Когда из Нового Иордана привезли отца Лаврентия…

И Анну Филаретовну.

И бедную Лизу.

Странно смотрелась она, эта юная блаженная жена, в стенах Управления криминальной полиции – с плюшевым мишкой, своим верным спутником с заштопанным брюхом.

И потом, когда спешно примчались следователь Николай Жужин и эксперт Сиваков.

Когда они все собрались, сплотились – вся команда, опергруппа…

В нетерпении и ожидании, великом, почти священном азарте поиска и погони, в предвкушении новых, еще не виданных, не слыханных оперативных мероприятий по раскрытию ЭТОГО ДЕЛА.

Может, кому-то и померещилось, что все вершится – в эти самые роковые минуты, прямо у них на глазах.

Только не Кате.

Нет, она измучилась в ожидании.

Извелась от тревоги.

И еще от какого-то чувства, которое не опишешь словами. Но которое было столь сильным…

Их взгляд друг на друга, когда они встретились в приемной розыска лицом к лицу.

Похожие как две капли дождя, как две половинки одного яблока, как две слезы.

Черная ряса и черный деловой костюм от Гуччи не могли ничего изменить в их разящем наповал единстве, в их тождестве. То была лишь оболочка, и они могли скинуть ее, сменить. И тогда сам Бог не различил бы, кто есть кто.

Их взгляд друг на друга, не все последующие слова, слова, слова, а тот самый первый взгляд в упор запомнился Кате надолго. Она… да и все, кто это видел, поняли, что, встретившись в приемной, ОНИ не сделали для себя никакого открытия.

Они знали друг друга.

Они встречались и раньше.

И не желали разыгрывать лживой комедии, отрицая свое знакомство и братство.

– Зачем нас сюда привезли? Это что вообще такое? Как в годы лихие гонений на веру – следователь, полный двор полиции, нас – в машину, что случилось, не говорят, на вопросы наши не отвечают. Где Лиза?

Анна Филаретовна Иркутова – экономка и домоправительница отца Лаврентия – в кабинете Гущина громко негодовала.

– Господи, да что же это такое? Где Лиза?!

– Она в соседнем кабинете, успокойтесь. Зря вы потащили ее с собой сюда, я же предлагал вам оставить Лизу дома, сотрудника бы выделил для присмотра, – следователь Жужин старался успокоить женщину.

– Сотрудника для присмотра, надзирающего? Да вы что?

– Мы могли пригласить врача, прокуратура оплатила бы медицинское дежурство в установленном порядке.

– Да мы никогда с Лизой не разлучаемся. Она это плохо переносит, она же больная, поймите.

– Успокойтесь, Анна Филаретовна, – полковник Гущин подал домоправительнице стакан воды.

– Я вижу, вас больше волнует Лиза, а не отец Лаврентий, – сказала Катя.

– А что отец Лаврентий? При чем тут он?

– Пожалуйста, расскажите нам всю правду.

– Какую еще правду?

– Он ведь не родной сын профессора духовной академии Тихвинского.

Анна Филаретовна глянула на Катю.

– Владимир Галич не был родным сыном бизнесмена Марка Галича, и это никогда от него не скрывалось, – сказал Гущин. – Он ребенок Чернобыля, родился после катастрофы на АЭС. Потерял родителей в той ядерной мясорубке. Его усыновила чета Галичей. А Тихвинский?

– У него хватило милосердия это скрыть от мальчика.

– Значит, вы знали это?

– Я живу в этой семье всю жизнь. Его старшие сестры выросли на моих руках, я ухаживала за матушкой… А потом и за ним, его отцом.

– Приемным отцом.

– И за ним – с самых первых дней, как он появился у нас. Шагал на нетвердых ножках, маленький, держась за стенку.

Анна Филаретовна неожиданно всхлипнула. Из старой потрескавшейся вместительной сумки еще «советской закалки и качества» достала белоснежный батистовый носовой платок – весь в кружевах, поднесла к глазам.

– Что вы знаете про все это? – сказала она. – Вы и забыли небось, как это было. Весь этот ужас. А протоиерей Тихвинский был там и в апреле, и в мае. В апреле они вместе с семинаристами вели полевые археологические раскопки городища, искали фундамент церкви – древнейшей в этих степях. И когда Чернобыль взорвался… Он находился там и в мае, и потом приезжал – летом, осенью. И позже, когда уже больницы были полны. В деревнях и поселках за сотни километров от того места тоже начиналась эвакуация. В роддомах женщин уговаривали соглашаться на аборты. Этот богопротивный мерзкий грех. Но некоторым, попавшим в первую волну облучения, этот грех было совершать уже поздно. Дети рождались… Вы знаете, какие дети рождались тогда в тех роддомах? Некоторые родители отказывались от них сразу, а другие умирали. Его мать умерла родами, она была из Припяти. Ее муж работал на АЭС, они такие молодые были… В ту скромную апрельскую ночь они были дома. А утром мужа вызвали на АЭС. Он попал в первые ряды ликвидаторов, он был сотрудником и до конца выполнил свой долг. Потом его увезли в больницу, он не выжил. А она не хотела покидать Припять без него, тянула с эвакуацией. Затем ее все же отправили. После она узнала о своей беременности. Я не знаю, что ей предлагали врачи. Она отказалась и решила рожать. Она умерла родами. А Тихвинский… Они с женой всегда хотели иметь сына, а рождались девочки. И время шло, они старели. А тут этот малыш-сирота. Мальчик богоданный и уже в чреве материнском, хлебнувший столько горя, впитавший в себя этот ядерный ужас…