Ральф Макинерни - Третье откровение

Больше всего Фауста привлекало в объекте для подражания то, что Беренсон сам создал под себя профессию, ухитрившись ловкостью, обширными познаниями и капелькой мошенничества не только занять господствующее положение в мире искусства, но и стать признанным арбитром на этом поле. И именно капелька мошенничества, вылившаяся в сомнительные сделки, которые пристального внимания удостоились только после смерти Беренсона, и очаровали Фауста. В конечном счете именно этот штрих в образе кумира определил характер его планов относительно будущей карьеры.

Прозрение наступило ночью после его пятидесятилетнего юбилея. Фауст представлял в Париже Национальный благотворительный фонд искусств. Запланированные торжества с друзьями пришлось отложить, так как капризная погода накрыла Париж снегом, полностью парализовав жизнь в Городе света. В конце концов Фауст поужинал в полном одиночестве, выпил две бутылки вина, после чего добрел до своих апартаментов и продолжил пьянствовать, пестуя мысль, что мир обошелся с ним скверно. После пятнадцати лет воздержания он вскрыл пачку «Голуаз», купленную по дороге домой, и закурил. Это был его ответ на прихоти судьбы.

Любой день рождения может подтолкнуть к долгим размышлениям, но полувековой юбилей просто гарантирует раздумья о прожитом. Фауст проанализировал свою карьеру и, будучи в меланхоличном настроении, сосредоточился в основном на неудачах и просчетах. Он почувствовал себя банковским кассиром, обреченным за гроши считать чужие миллионы. С молотка произведения искусства уходили за баснословные суммы. В Париже Фауст уже побывал на полудюжине аукционов, восхищаясь тем, какие деньги выкладывали за картины через столько лет после смерти их творцов. Великие полотна создавались в дешевых мансардах, потому что удобства шли по таким ценам, уплатить которые настоящий художник не смел даже мечтать. Какая ирония! Фаусту стало как никогда ясно: наживались именно дельцы, посредники. Что принесли ему глубокие и обширные познания в искусстве Возрождения, помимо скудных грантов, случайных заказов на составление каталога для выставки в каком-нибудь захудалом городке на Среднем Западе, нищенского дохода и репутации, зависшей между полной безвестностью и признанием со стороны тех, чье признание ничего не стоило? Не лучше ли вернуться к академической науке и гарантированному жалованью, навсегда оставшись посредственностью?

В поисках эстетического утешения Фауст принялся перебирать небольшие репродукции, купленные в Версале несколько дней назад. Он вспомнил, с каким восхищением наблюдал за одним японцем по фамилии Инагаки. Тот, стоя за мольбертом, копировал полотна Эль Греко и не обращал внимания на туристов, которые подходили, делали какие-то замечания и двигались дальше. Фауст остался. Он сидел на подоконнике у художника за спиной и смотрел, как тот работает. Такое мастерство растрачивалось на воспроизведение чужих картин! Несомненно, художник, начиная карьеру, не предполагал подобного финала. Фауст подумал о скрипачах в метро, вкладывающих в игру все нутро перед равнодушными, чьи мысли заняты лишь желанием успеть на следующий поезд. Время от времени кто-нибудь бросит монетку в берет на полу. Разумеется, все музыканты исполняют чужую музыку, но уж, конечно, эти затравленные бедняги проводят месяцы и годы жизни, в совершенстве овладевая инструментом, не для того, чтобы выпрашивать горсть мелочи у безучастных пассажиров. И все же Фауст не мог поставить японского художника из Версаля в один ряд с другими, чьи надежды разбились. Прежде всего, этот человек, похоже, был полностью поглощен своим занятием, как будто сам определил его для себя. Его копия была ничуть не хуже оригинала, а в чем-то даже и лучше. Но разве Чарли Чаплин, принявший участие в конкурсе двойников Чарли Чаплина, не довольствовался только третьим местом?

Наконец Фауст двинулся дальше, полный, однако, решимости вернуться перед закрытием музея. Ему хотелось познакомиться с японцем. Но, снова пройдя в зал, он обнаружил мольберт накрытым тканью. Художника не было. Острое разочарование дало Фаусту ясно понять, что интерес к японцу не был сиюминутной прихотью. И тут — о судьба, провидение, рок! — он застал художника курящим на автобусной остановке. Фауст заторопился, словно у них была назначена встреча. Он представился. Художник улыбнулся, показывая, что ничего не понял.

— Vous êtes vraiment artiste, [36] Вы настоящий художник (фр.). — повторил Фауст по-французски.