Артуро Перес-Реверте - Королева Юга

На другой день они отправились в тюремную библиотеку и попросили у Марселы Кролика, заведующей – Кролик было ее прозвище: она налила свекрови в бутылку из-под вина моющее средство этой марки, – ту самую книгу, которая сейчас была в руках у Тересы. В ней говорится о заключенном, таком же, как мы, пояснила Патрисия, заметив, как забеспокоилась Тереса при виде такой толстой книги. Кстати, обрати внимание: издательство «Порруа», Мексика. Она оттуда же, откуда и ты. Вы просто предназначены друг для друга.

На другом конце двора происходила небольшая ссора. Несколько арабок и молодых цыганок с распущенными гривами крыли друг друга на чем свет стоит.

С места, где это происходило, было видно зарешеченное окно мужского отделения, откуда заключенные мужчины обычно перекрикивались или обменивались знаками со своими женами и подругами. В этом уголке заваривалось немало тюремных идиллий (заключенный, работавший каменщиком, умудрился обрюхатить одну из женщин за те три минуты, что понадобились надзирателям, чтобы обнаружить их), и его частенько посещали дамы, у которых имелись романтические интересы по ту сторону стены и колючей проволоки.

Сейчас три-четыре женщины ругались всласть и уже начинали размахивать руками – ссора вспыхнула из-за ревности или спора за самое удобное место на этой импровизированной наблюдательной площадке, – а стоявший наверху часовой перегнулся со своей вышки, чтобы посмотреть, в чем дело. Тереса уже убедилась, что в тюрьме женщины становятся смелее и решительнее некоторых мужчин. Местные дивы красились, делали себе прически у заключенных-парикмахерш и любили выставлять напоказ драгоценности – особенно те, кто по воскресеньям ходил к мессе (сама Тереса, не задумываясь и не рассуждая, перестала делать это после гибели Сантьяго Фистерры) и работал на кухне или там, где можно было хоть как-то пообщаться с мужчинами. Это тоже служило поводом для ревности, ссор и сведения счетов. Тереса видела, как женщины жестоко избивают друг друга из-за сигареты, кусочка омлета – яйца не входили в тюремное меню, поэтому ради них все готовы были чуть ли не на убийство, – из-за резкого слова или неуместного вопроса: они дрались кулаками и ногами, в кровь разбивая жертве лицо и голову. Поводом могла стать кража наркотиков или еды: банок с консервами, кокаина или таблеток, утащенных во время приемов пищи из камер, когда те оставались пустыми. Или неподчинение неписаным законам, управлявшим тюремной жизнью. Около месяца назад одну стукачку, убиравшую в комнате надзирательниц и пользовавшуюся этой возможностью, чтобы доносить на своих товарок, избили смертным боем в общей уборной во дворе: не успела она поднять юбку, как на нее навалились четыре женщины, а остальные в это время загораживали дверь; потом, конечно же, оказалось, что никто ничего не видел и не слышал, а доносчица до сих пор валялась в тюремной больнице с несколькими сломанными ребрами, да еще челюсть у нее была скреплена проволокой.

Ссора в дальнем углу двора продолжалась. Из-за решетки парни из мужского отделения подбадривали дерущихся, а через двор бегом неслись начальница женского с двумя надзирательницами, чтобы разнять их.

Рассеянно скользнув по ним глазами, Тереса вернулась к Эдмону Дантесу, в которого была просто влюблена. И, переворачивая страницы – беглеца только что подобрали в море рыбаки, – она ощущала пристальный взгляд Патрисии О’Фаррелл, смотревшей на нее также, как та женщина, что уже столько раз наблюдала за ней затаившись среди теней или в глубине зеркал.

Ее разбудил стук дождя за окном, и она распахнула глаза в сером рассветном полумраке, охваченная ужасом; ей показалось, что она снова в море, рядом с камнем Леона, в центре черной сферы, падающей в глубину – также, как падал Эдмон Дантес, окутанный саваном аббата Фариа. После камня, и удара, и все поглотившей вслед за этим ночи, и дней, последовавших за пробуждением в больнице с загипсованной до самого плеча рукой, ссадинами и царапинами по всему телу, она мало-помалу – слова, оброненные врачами и медсестрами, визит двух полицейских и женщины из какой-то социальной службы, вспышка фотоаппарата, пальцы, испачканные краской после взятия отпечатков – восстановила для себя подробности происшедшего. Однако всякий раз, когда кто-нибудь произносил имя Сантьяго Фистерры, она отключала мозг. Все это время успокоительные и собственное душевное состояние держали ее в полудреме, отвергающей какую бы то ни было работу мысли. Первые четыре-пять дней она ни секунды не хотела думать о Сантьяго, а когда воспоминание все же приходило к ней, она отстраняла его, погружаясь в эту полудремоту, в значительной степени добровольную. Нет, нет, шептала она про себя. Еще не время. До тех пор, пока однажды утром, открыв глаза, она не увидела Оскара Лобато, журналиста из «Диарио де Кадис» и друга Сантьяго, сидевшего возле ее кровати. А у двери, прислонившись к стене, стоял еще один человек, чье лицо показалось ей смутно знакомым.