Артуро Перес-Реверте - Королева Юга

– Плохие времена.

Дон Эпифанио Варгас затянулся гаванской сигарой и долго задумчиво смотрел на ее тлеющий кончик. В полумраке часовни зажженные свечи и лампадки освещали его профиль – отчетливо выраженные индейские черты, зачесанные назад густые, очень черные волосы, американские усики; его облик всегда напоминал Тересе Эмилио Фернандеса или Педро Армендариса в старых мексиканских фильмах, которые показывали по телевизору. Ему было, должно быть, за пятьдесят: большой, широкий, с огромными ручищами. В левой он держал сигару, в правой – записную книжку Блондина.

– Прежде, по крайней мере, мы имели уважение к детям и женщинам.

Он грустно покачал головой, вспоминая. Тереса знала, что это его «прежде» относится к тем временам, когда Эпифанио Варгас, молодой крестьянский парень из Сантьяго-де-лос-Кабальерос, вдосталь наголодавшись, сменил упряжку волов и клочок земли, засаженный кукурузой и фасолью, на кусты марихуаны: вытряхивал из нее семена, продавал травку, рискуя собственной жизнью и отнимая ее у кого мог, и в конце концов, спустившись с гор на равнину, осел в Тьерра-Бланка.

Когда контрабандисты из Синалоа начали отправлять на север вместе с брикетами марихуаны первые пакетики с белым порошком, прибывавшие по морю и по воздуху из Колумбии. Для людей поколения дона Эпифанио – тех, кто в свое время переплывали Рио-Браво с мешками на спине, а теперь жили в роскошных усадьбах Чапультепека, и дети их ездили в школы на собственных машинах или учились в американских университетах, – то было далекое время великих приключений, великого риска и великих состояний, нажитых в одночасье на удачной операции, хорошем урожае или благополучно доставленном грузе. Годы опасности и денег, вехи жизни, которая в горах никогда бы не перестала быть нищенской. Жизнь бурная, напряженная – и зачастую короткая, потому что лишь самым выносливым и жестоким удавалось выжить, утвердиться и застолбить свой участок в крупных наркокартелях. Годы, когда все только складывалось. Когда никто не занимал места под солнцем, не оттолкнув других, а за ошибку или неудачу расплачивался наличными. А монетой служила жизнь. Ни больше ни меньше.

– Они приходили и к Индейцу Парре, – сказал дон Эпифанио, – Об этом недавно говорили в новостях. Жена и трое детишек… – Тлеющий кончик сигары ярко вспыхнул, когда он снова затянулся. – Самого Индейца обнаружили у дверей дома – в багажнике его «сильверадо».

Дон Эпифанио сидел рядом с Тересой на скамеечке, справа от маленького алтаря. Когда он качал головой, пламя свечей отражалось лаковыми отблесками в его густых, тщательно зачесанных назад волосах. Годы, прошедшие с тех пор, как он спустился с горных склонов, отшлифовали его внешность и манеры; однако под костюмами, шитыми на заказ, галстуками, которые ему доставляли из Италии, и шелковыми рубашками, стоившими по пять сотен долларов каждая, он оставался все тем же сыном Синалоа, крестьянином, сошедшим с гор.

И не только по своему пристрастию к деталям северного наряда – остроносым сапогам, расшитому ремню с серебряной пряжкой, золотому «сентенарио» [ 24] на цепочке для ключей, – но также, и прежде всего, по взгляду, временами бесстрастному, временами недоверчивому или терпеливому – взгляду человека, которого век за веком, поколение за поколением град или засуха заставляли снова и снова начинать все с нуля.

– Похоже, Индейца прихватили утром и разговаривали с ним целый день… По радио сказали, что они зря времени не теряли.

Тересе не составило труда представить себе все это: руки, связанные проволокой, сигареты, опасные бритвы. Вопли Индейца Парры, заглушенные пластиковым пакетом или куском пластыря размером с ладонь, в каком-нибудь подвале или складе, прежде чем с ним покончили и занялись его семьей. Может, сам Индеец в конце концов и сдал Блондина Давилу. Или свою собственную плоть и кровь. Тереса хорошо знала Индейца, его жену Бренду и троих детишек. Двух мальчиков и девочку. Она вспомнила, как прошлым летом они играли и резвились на пляже в Альтате: их смуглые, нагретые солнцем тельца, укрытые махровыми полотенцами, когда малыши на обратном пути засыпали на заднем сиденье того самого «сильверадо», в котором теперь нашли останки их отца. Бренда была маленькая, говорливая, с красивыми карими глазами, на правой щиколотке всегда носила золотую цепочку с инициалами своего мужчины. Тереса и Бренда много раз ходили вместе по кульяканским магазинам: узенькие кожаные брючки, расписные ногти, высокие каблуки, джинсы «Гесс», «Калвин Кляйн», «Каролина Эррера»… Интересно, подумала она, кого послали к Индейцу – Кота Фьерроса и Потемкина Гальвеса или других убийц на жалованье. Послали прежде, чем к ней, или потом. Кого убили сначала – Бренду или детей. Прикончили их быстро или, как с Индейцем, постарались продлить себе удовольствие. Черт бы побрал этих скотов, этих сволочей – мужчин. Она задержала воздух в легких и выдыхала его маленькими порциями, чтобы дон Эпифанио не заметил рыданий. Потом мысленно прокляла Индейца Парру, а следом за ним – и еще ожесточеннее – Блондина. Индеец был храбр, как многие из тех, кто убивает или занимается контрабандой, но храбр только от неведения, ибо мыслить он не умел. Нарывался на неприятности по собственной глупости, совершенно не думая о том, что подвергает риску не только самого себя, но и всю семью. Блондин же, в отличие от своего двоюродного братца, был умен, ловок и хитер. Он хорошо знал, чем рискует и что случится с ней, если он попадется, но ему было плевать. Эта проклятая записная книжка. Не вздумай ее читать, сказал он. Отнеси ему, а сама не читай.